и порождает подобные аномалии. Санс взвалил на себя её ношу, но это никогда не было его предназначением. Азриэль, судьба не прощает подобных ошибок, и всё, что нам предначертано, случается, так или иначе. Фриск должна была умереть. Санс... что ж, я не знаю, что бы было с ним. Теперь это неважно. Он расплачивается за всех: за себя и за неё. Вот что происходит, когда мы пытаемся побороть судьбу.
Она выглядит немного подавленной. Цветок выпадает из её руки; Флауи вдруг замечает, как контуры мира, что ему снится, начинают подрагивать и стираться, словно обгорающие края бумаги.
— Что мне делать? — спрашивает он торопливо. — Как его спасти? Если бы у нас было чуть больше времени, может... но он умирает!
— Никогда не надейся на время, Азриэль, — ласково говорит она. — Время — не лучший союзник. Оно всегда берёт то, что ему принадлежит.
— Как его спасти? — Флауи умоляюще хватает её руки, чувствуя, что те постепенно тают в прикосновении. — Что я могу?
— Я уже говорила тебе: мы сами себя спасаем. Санс сам выбрал свою судьбу, и сам изменил её. Я не знаю, как помочь тебе, я не могу — я лишь призрак, живущий в твоей голове, — она грустно улыбается. — Мне жаль, что когда-то давно я не смогла сделать всё правильно. Мне жаль, что не смогла помочь Фриск. И Санс... я не знаю, что будет с ним. Возможно, пришёл его черёд быть решительным.
Чара наклоняется и целует его лепесток. Он не чувствует, поскольку её тело растворяется в воздухе, пока не остаётся лишь голос, эхом звучащий над цветами:
— Будь решительным, Азриэль. До тех пор, пока Вселенная не сделает свой ход.
А затем всё исчезает.
Останься
— Ты должен сказать ему, — говорит Флауи твёрдо. — Папирусу.
Санс вопросительно поднимает голову. Уточнений не следует, поэтому он отставляет в сторону бутылку кетчупа и спрашивает:
«Сказать что?»
Флауи нервно усмехается. Это всё же тяжелее, чем казалось вначале.
На часах почти девять. Они сидят на кухне, изредка перебрасываясь короткими фразами; Санс медленно пьёт кетчуп, заставляя Флауи морщиться при виде этого. Они ждут Папируса, который ещё не спустился, к завтраку, чтобы затем разойтись по своим делам. И у Санса в ком-то веки почти ровное дыхание, неплохое настроение — Флауи честно не хотел всё портить, но слова вырвались сами собой. Отступать некуда.
Он вздыхает.
— Не злись на Альфис. Она не думала, что это нужно хранить в секрете от меня. Я имею в виду то, что цветы пожирают твою душу.
«Так ты знаешь», — Флауи улавливает еле заметное напряжение на лице Санса. — «Мне всё равно, если она сказала тебе. Но почему Папирус?»
— У тебя не так много времени, — ему трудно произносить это, даже после всего, что уже произошло. Санс никак не реагирует. — Послушай, я не защищаю его и не говорю, что нужно простить все его ошибки только из-за этих цветов. Но он — твоя семья, и... если я в чём и разбираюсь, так это в семейных узах. Он заслуживает знать правду.
Санс хмурится.
«Нет», — руки режут воздух как бумагу, — «ему не стоит знать. Не хочу, чтобы он волновался».
— А будет лучше, когда ты умрёшь? — Флауи понимает, как резко это звучит, но иначе никак. — Будет лучше, если это станет для него ударом? Санс, он же действительно верит, что с цветами можно справиться...
«А ты?» — прерывает его Санс. Пустые глазницы буравят цветок мёртвым взглядом. — «Ты не веришь?»
Флауи опускает голову. Где-то в глубине души, конечно, он всё ещё надеется на лучшее, но всё, что он узнаёт, играет против них. Чем больше он знает о цветах, тем сильнее ясно одно: у них нет ни шанса выйти из воды сухими. Кто-то в любом случае будет крайним, и пока что у Флауи нет идей о том, как отобрать эту роль у Санса.
— Нет, — выдавливает он, наконец. — Прости, но я не верю. Не потому что не хочу, а потому что думаю, что мы исчерпали наш лимит чудес. Нет ничего, что мы можем сделать.
Почему-то в ответ на это Санс не злится; он кладёт голову на руку и улыбается ему. Вкупе с цветами это выглядит жутковато — Флауи всегда так
