хотел проснуться, отчаянно этого желал, столь омерзительна была картина пытки.
— Ну, что? — вальяжно поинтересовался высокий важный муж в дорогом тёмно-синем сюртуке, его пшеничные волосы переливались в свете факелов. Холёный вид, презрительная усмешка. Он кругом обошёл сгорбившегося на полу у его ног человека, скованного и изуродованного. — Если так пойдёт, его имя станет последним, что ты скажешь перед смертью, ведь всё равно скажешь, не противься, Одинсон.
— …на па…шол ты! — невнятно булькнул в ответ узник.
Тор был скован и повержен, на нём не было живого места, руки были вывернуты и сцеплены кандалами над головой. Правая рука была сломана и выгнута неестественным образом, светлые волосы были выпачканы в его собственной крови, местами вырваны, местами подпалены, спина была изрезана в лоскуты.
Фандрал сорвался с места и брезгливо схватил Тора за волосы — к счастью, на руках были перчатки, — натянул, заставляя того откинуть голову назад. Один глаз у охотника был выбит, кровь всё ещё сочилась из пустой глазницы, губы обугленные и чёрные, не было нескольких зубов — омерзительная картина. Фандрал презрительно скривился, а узник зашипел и вздрогнул. Всё его тело — средоточие боли.
— Одинсон, мне тебя даже жалко, — усмехнулся в лицо смертнику палач. — Просто скажи имя колдуна, и я наконец убью тебя, или хочешь ещё повеселиться?
Тор равнодушно взирал одним глазом на своего мучителя и, набравшись мужества, плюнул ему в лицо смесью слюны и крови, ведь знал: за это его снова ждала кара. Фандрал отшатнулся, кто-то из помощников протянул ему платок, другой пнул Тора тяжёлым сапогом в грудь — в которой уже раз. Одинсон захрипел и закашлял, снова повиснув на цепях, вздрагивал, трясся и, казалось, смеялся.
Это было лишь подобие смеха, какое Тор мог сейчас изобразить, смех его был жалок, как и он сам. Никто и не догадался бы, что это был смех сквозь слёзы боли. Одинсон попал в ловушку, но сейчас в последние — а он надеялся, что это последние часы его жизни, — он думал, что поступил правильно, по чести. Впервые за долгие годы череды таких же вот издевательств над колдунами он сам на собственной шкуре испытал боль, троекратно превышающую ту, которую наносил.
— Может, раскалённый свинец? — предложил один из помощников Фандрала.
«Да хоть кол в задницу! — отчаянно думал охотник. — Главное, Сартас в безопасности. И Локи тоже. Что бы вы ни сделали, я не назову его имя».
Одинсон зарёкся и пообещал самому себе: что бы ни случилось, никто не узнает, куда вместе с Вольштаггом они отправились. Если даже своему дружку Фандралу орденовец не сказал о цели поездки, значит, не доверял никому свою добычу, сам хотел насладиться непокорным колдуном.
«А вот хрен вам всем! — победно гремело в голове Тора и уже у кромки сознания: — Он мой… только мой».
— Нет, — раздражённо отозвался Фандрал. — Как же он будет говорить, если свинец ему в рот залить? Идиот! Мне нужно имя колдуна и место его положения. Кажется, я знаю, что поможет, противно, конечно, но что поделать. Одинсон, я думаю, тебе понравится.
Крики из соседних камер заставили Тора снова вздрогнуть, и, если Одинсон ещё надеялся умереть гордо, после слов Фандрала у него не осталось на это никаких надежд.
— Итак! Признавайтесь, кто из вас хочет хорошенько засадить этому красавчику в задницу, мне кажется, он давно этого ждёт, — Фандрал расхохотался в голос: он развяжет пленнику язык, и не таких заставлял говорить. Он отомстит за друга и преподаст этому ублюдку урок, пусть и посмертный. — А с другой стороны, давайте-ка пустим его по кругу, хочу, чтобы каждый из вас поимел эту шавку. Приступайте!
Тор забился в своих путах. Сломанную руку он уже не чувствовал, словно её отсекли, осталась лишь тянущая боль в плече, он потерял глаз, были отбиты все органы, какие можно было отбить металлическими носами тяжёлых сапог, — он вынесет и того больше. Всё что угодно, только не это! Он отдаст второй глаз и язык, пусть ему вырвут сердце заживо, сожгут, но только не это. Фандрал довольно рассмеялся, чувствуя, как Тор загнанным зверем забился в путах, когда его стали обступать со всех сторон, он кричал и дёргался, но разве это ему могло помочь. Одинсон бессильно повис на цепях, когда по бедру полоснули ножом, кто-то стал сдирать штаны, в мгновение ока он оказался полностью обнажённым.
— Ну, давайте же, не томите меня! — приказал Фандрал.
Тор почувствовал стальную хватку медвежьих лапищ на бёдрах и закричал, что было воздуха в лёгких. Охотник знал, что заслужил боль и унижение, но только не такое. Бог оставил его на волю злодейке-судьбе, а может, и не было бога — лишь иллюзия высшей справедливости, всё это лишь фантазия глупцов, верящих в высшие силы. А как же дьявол? Если не было бога, значит, и дьявола тоже не было. Тогда на кого уповать в час, когда не было больше сил на сопротивление, когда жаждешь жить и ненавидишь себя за слабость — страх перед смертью?
Тора смачно шлёпнули по заднице, кто-то нещадно сжал ему яйца, гогот мучителей доносился сверху и сбоку. Одинсон зажмурился, когда почувствовал влажное и горячее у заднего прохода, и вдруг понял, решил для себя, что дьявол уж точно существовал. Сейчас ему сложно было собраться с мыслями, но он попытался восстановить в памяти гостеприимный дом, ласкового кота и жгучего брюнета. Последнее, что он хотел помнить, и в миг смерти пусть эта картина стоит перед глазами, — его улыбка, тёплая, искренняя улыбка чернокнижника.
Отчаянный крик боли ворвался в камеру, как гром среди ясного неба, а в следующий миг Одинсон приготовился стать подстилкой для кучки уродов на службе у ордена, пусть так тому и быть. Это его судьба, он сам принял решение сорваться ей на встречу.
