— Да ты меня где угодно достанешь, — вздохнул Локи.
— Идём в постель, ладно? — настаивал охотник.
— Я лягу с краю, — утвердительно сообщил колдун.
Одинсон согласился, и на этом они наконец сошлись. Тор отодвинулся к стенке, а Локи улёгся с краю, накрылся своим одеялом и сразу затих. Ближе к рассвету Лафейсон встал с постели, чтобы подбросить дров и надеть сорочку: спать в одежде было всё-таки неудобно. Он и не заметил, что гость наблюдал за каждым его движением, как маг разоблачался, повернувшись к нему спиной, как светлая сорочка скользнула вниз, прикрывая молочную кожу. Одинсон сглотнул и прикрыл глаза, прежде чем колдун обернулся, готовый ко сну.
Локи вернулся в постель бесшумно, он лёг так далеко от Тора, что, казалось, ночью сползёт на пол. Одинсон даже открыл глаза, чтобы убедиться, что колдун точно рядом. Да, он спал на краю спиной к охотнику, которого переполняли два очевидно противоположных желания: притянуть к себе и не трогать вовсе. Одинсон не осмелился прикоснуться, не хотел рушить шаткое перемирие.
***
Эта ночь что-то кардинально изменила. С утра Тор не стал препираться, искать подвохи в поведении Локи и его предложении. Он высказал своё согласие остаться на год в колдовском доме, был готов к строительству и работе по дому, готов к странному соседству. Колдун отреагировал на решение охотника спокойно, без особого энтузиазма, он не радовался, заливаясь злорадным смехом, и не был чрезмерно хмур. Но при этом ничего не сказал. Молчаливо готовил завтрак, безмолвно ел, даже с Эросом не перекинулся парой слов.
— Локи, всё в порядке? — наконец Тор не выдержал гнетущего молчания.
Колдун поднял на соседа глаза и натянуто улыбнулся, охотник ощутил фальшь.
— Да, просто мне плохо спалось. Не обращай внимания, — хозяин избы отмахнулся. — Строительство, как ты сам, наверное, понимаешь, придётся отложить до весны, надеюсь, это не станет для тебя проблемой.
— А должно? — пожал плечами Одинсон.
— Не знаю, тебе сложно находиться в моей компании по известным причинам, — меланхолично ответил маг. — Но в данном случае я ведь хотел научить тебя некоторым тонкостям общения с твоими козлами и ещё кое-чему полезному, тебе это пригодится, когда меня не будет. Ты должен знать ещё кое-что: если вдруг твоё терпение сойдёт на нет и соседство со мной станет нестерпимой ношей, ты можешь уйти, не предупреждая, а чтобы твои скитания по свету не показались тебе пыткой, я оставлю на подоконнике вот это.
Локи поднялся из-за стола, стал рыться под лавкой, что располагалась вплотную к стене у окна, выудил из закромов тёмный плотный мешок и положил на означенное место.
— Что внутри? — нахмурился охотник.
— Золото, твои отступные, — Локи вздохнул. — Этого хватит, чтобы начать новую жизнь, какую бы ты не избрал. Если захочешь, вернёшься к охоте, купишь оружие или заведёшь семью, построишь дом, купишь скот и станешь возделывать землю, решать тебе. Когда этот мешок пропадёт с подоконника, я пойму, что ты ушёл.
— Ты очень странный, Локи, — Тор нервно потёр лицо ладонями, казалось, он спал глубоким сном и видел какой-то бредовый сон. — Я тебя просто не понимаю, в один момент ты такой, в другой совершенно… Я не знаю, как тебя понять.
— Чего именно ты не понимаешь? — Лафейсон тепло улыбнулся, но уже без фальши. Одинсон сглотнул, поскольку и смущался смотреть на шрамы, и в то же время не сводил с них любопытный взгляд.
— Сначала ты ставишь меня на колени, унижаешь, — Тор вздохнул: поднимать эту тему не хотелось, но с этого всё началось. — Убиваешь Вольштагга, а меня оставляешь в живых. Не хочешь отпускать, а потом даёшь уйти, и, когда я уже на грани смерти и унижения, в сравнении с которым твои желания — детская забава, ты забираешь меня, устроив переполох в подземельях ордена, воскрешаешь меня, даёшь кров, хочешь, чтобы я остался, при этом позволяешь мне уйти, даёшь золото. Я просто не знаю, чего ожидать в следующую минуту.
— Я хочу тебя уберечь, но при этом даю тебе право самому принимать решения, — ответил Локи, не до конца понимая, отчего Одинсон так себя вёл, отчего злился. — Я не хотел слушать шёпот ветра, ты принял решение и ушёл, это был твой путь, но, когда увидел тебя скованного, уже не мог остаться в стороне. Я знаю, что такое боль и унижение гораздо лучше тебя, поверь мне. Те шрамы, что ты видишь, — это жалкие крохи памяти о настоящей боли, которую я испытал.
— Прости, — покачал головой Одинсон. — Я просто…
— Если это тебя хоть на секунду утешит, я больше не могу тебя подчинить, — признался Локи с заметной неохотой, Тор даже дёрнулся от удивления. — Если бы мог, ты не остановил бы меня, когда я хотел уйти. Неплохая гарантия, разве нет?
Тор молчал, осмысливая сказанное, но всё то, что Локи сказал, казалось не таким важным, как его признание в том, что колдун испытал издевательства на своей шкуре. Он практически открытым текстом сказал об этом, и Тору от этого было не по себе. Какому больному ублюдку хватило наглости измываться над зеленоглазым чёртом, калечить идеальное лицо и тело?
— Это был охотник? — резко бросил Одинсон. — Охотник причинил тебе боль?
