— А я не спросил, хочешь ты или нет, — отрезал охотник, не принимая возражений. — Ты просто ляжешь и поспишь.
Наконец Тору удалось справиться со своим колдуном. С каких только пор Локи стал «своим» — не хотелось даже задумываться, не с той ли самой секунды, когда охотник принял решение поцеловать его? И это было только его желание. Пока он даже не знал, как к этому относиться, но искать себе оправдания, наверное, было глупо, и тратить на это силы он не стал.
Одинсон завалил Локи на постель, стянул обувь, колдун всё ещё в одежде закинул ноги на ложе, брякнулся спиной и тяжко выдохнул, раздвигая ноги.
— Проклятье, — разъярённым котом прошипел маг и, не смотря на Тора, стал расстёгивать штаны. — Что хочешь делай, но мне это необходимо. Отвернись, Тор, тебе ни к чему смотреть.
Одинсон в один момент залился краской, но то был вовсе не стыд. Он и не подумал отвернуться, из чистого упрямства наблюдал, как колдун стянул с себя штаны, но ровно настолько, чтобы высвободить крепнущий член. Одинсон покрылся испариной, в душе закипал гнев, как он мог подумать, что Локи отступится. Тор открыл было рот, чтобы что-то сказать, но магу не было до него дела, он закрыл глаза и стал ласкать себя, неторопливо и осторожно, как делал отец в годы его юности, словно мог спугнуть. Локи всегда подчинялся, он ему доверял. Больше было просто некому.
Охотник захлопнул открытый рот, понимая: его слушать никто не станет, Локи было не до того, а ему самому уже и не хотелось говорить. Тор не отвернулся, просто не смог, с чувством изощрённого садизма наблюдал, как сын Лафея ласкал свою плоть, твёрдую, гладкую и, наверное, тёплую. Он пытался вызвать в себе отвращение к этой картине, но ничего не выходило, злость против воли стихала, считать рукоблудие непотребством становилось всё сложнее оттого, как откровенные ласки вызывали в душе Тора отклик. И, что было уж совсем невероятным, Одинсон чувствовал, как крепло его достоинство, требуя к себе внимания.
Локи не стонал, только бесшумно глотал воздух приоткрытым ртом, где-то у кромки сознания его беспокоило присутствие Тора, но смущать его стонами он не хотел. Если охотник отвернётся, то сможет притвориться, будто ничего не происходило.
Одинсон отвернулся, когда нашёл в себе силы не смотреть, он сжал себя через штаны, как в ту злополучную ночь, и замер на пару секунд, до боли сжимая веки. Колдун выдохнул с каким-то непередаваемым отчаяньем, и это стало, наверное, последней каплей. Тор не хотел всего этого видеть, он честно ринулся к колдуну, чтобы присмирить, пусть и грубой физической силой, заставить прекратить непотребство, но вот его взгляд снова наткнулся на бёдра, усеянные шрамами, и он уже не знал, как было честнее поступить: заставить Локи остановиться или дать закончить начатое. Одинсон не успел определиться: Лафейсон выгнулся на постели дугой, при этом зачем-то закрыл себе ладонью рот и застонал совсем тихо, когда кончил.
Тор на ватных ногах отошёл от постели, рассеянно бросил взгляд на Эроса. Тот делал вид, что спал, а у самого нервно подрагивал хвост. Одинсон подошёл к столу и налил себе прозрачную жидкость без запаха, выпил глоток за глотком и теперь понял, почему Локи так быстро развезло: горло жгло огнём, грудь налилась теплом, а сознание стало уплывать, едва пойло достигло желудка. Второй порции Тору было не нужно, его разум был отравлен. Охотник повернулся, посмотрел на колдуна. Тот лежал в постели, щёки тронул румянец, рот приоткрыт, бёдра, обнажённые и манящие, член вялый, но это было поправимо, хотя он и сейчас казался Тору красивым.
Одинсон нетрезвой походкой подошёл к постели. Локи перепачкал свою одежду семенем, и от неё надо было срочно избавиться. Он стащил с колдуна штаны, чем привлёк к себе внимание. Лафейсон открыл глаза, он не испытывал стыда, лишь неудобство.
— Прости меня, — так по-детски попросил хозяин избы. — Я не хотел, чтобы ты видел, но мне… понимаешь, было нужно.
Одинсон встретился с ним мутным взглядом и, ничего не говоря, продолжил высвобождать соседа из плена одежды.
— Я могу лечь на полу, — предложил маг, не понимая выражения глаз, в которые смотрел. Если притвориться, можно было даже выдумать, что Тор заботился о нём, хотя, скорее всего, лишь мечтал накрыть одеялом и задушить.
Одинсон ничего не ответил. Справившись с одеждой колдуна, он навис над ним грозной тучей, готовой обрушиться на дьявольское отродье. На какой-то миг колдун решил, что последует удар, но вместо этого охотник оседлал его бёдра и нагнулся к губам. Поцелуй был разнузданным, как на пьяный взгляд Локи, охотник целовался влажно и настойчиво. Тор шарил горячими ладонями по его телу, словно искал самый слабый участок. Как будто он был драконом в чешуйчатой броне и убить его было не так-то просто, собственно, это вообще было невозможно, но колдун поддался бы, он готов был испытать боль ради чего-то стоящего. Он был согласен на увечья ради какой-то серьёзной цели.
Лафейсон был так пьян и расслаблен, что ему едва хватало сил оставаться в сознании. Тор целовал его, собственнически ощупывал его тело. Было так хорошо, но жизнь, наверное, была несправедлива к нему с самого рождения, его морило, веки тяжелели, а разум отказывался от дальнейшего бодрствования.
Тор, в отличие от колдуна, в сознании удержался гораздо дольше. Но, когда сосед перестал отвечать на его поцелуи, охотник понял, что тот заснул, просто заснул и не интересовало его сейчас никакое чувственное наслаждение. В то время как Одинсон был возбуждён и готов ко всему…
Правда, задумавшись, он всё же понял, что был не вполне уверен, к чему именно был готов. Взять Локи, как делал это его отец, или отдаться ему, словно бульварная девка? Член у него стоял колом, а Локи и дела до этого не было, он тихо сопел под грузом чужого тела, голый, тёплый и открытый.
Тору ничего не оставалось, как скинуть одежду и самостоятельно удовлетвориться. Одинсон ласкал себя грубо и отрывисто, но кончая, он прижался лбом к белоснежному плечу и поцеловал Локи в уголок губ, обещая себе, что в следующий раз он возьмёт своё.
