фамильный камень. Поднесла к нему перст с перстнем и сразу почувствовала, уже знакомую, вибрацию и гудение.
Ослепительно белый луч ударил в лед, и вода вокруг него забурлила, превращаясь впар. Ольга торопливо провернула камень вокруг его оси, и луч заметно утончился, одновременно теряя в яркости. Медленно перемещая его, нарисовала круг размером в тележное колесо, бдительно следя, чтобы он не прожег лед полностью и не вырвался наружу.
Затем провернула камень обратно, добившись широкого, но не очень яркого белого клинкаи начала плавить лед, в не до конца вырезанном круге. Пар, высвобожденный от таяния льда, до неё не доставал, мгновенно превращаясь в талую воду. Истончив лед, до пол — вершка (вершок — 4,45 см), выключила луч и что есть силы лягнула пяткой по тонким остаткам ледяного зеркала. Пробила!
Осторожно высунула, в образовавшуюся полынью голову и осмотрелась. До острова было еще далеко, почти верста, и она поняла, что вынырнула слишком рано.
Вновь погрузилась под воду и проплыла в сторону острова, еще саженей 100–150. После недавнего всплытия, она отлично чувствовала расстояние. Снова включила луч и настроила его, как и в прошлый раз, для резки льда.
Теперь она кругов не рисовала. Просто медленно, по прямой линии, плыла подо льдом и плавила его на ширину двух вершков, и до уже опробованной, толщины. И эта линия протянулась, прямо напротив острова, саженей на 400–500. Отплыв от пропила саженей пятнадцать к своему берегу, прочертила точно такую, продольную линию. По мнению Ольги, этого должно было хватить для её замысла.
Путь назад, к полынье, занял намного больше времени: найти её было не так просто. Несколько раз она возвращалась обратно, понимая, что проскочила нужное место и вновь накручивала спирали в поисках оного.
Наконец над головой обнаружилась ледяная дыра, заполненная мелкой шугой. Ольга бешено заработала ногами, набирая скорость, и вывалилась из полыньи по пояс. Острые неровности льда поцарапали тело, но она этого даже не почувствовала.
Костер под пупком гас и взбодрить его, у неё не было сил. Холод, через кровь, коченел тело. Икры наливались неподъемной тяжестью и судорога не позволяла мышцам шеи ворочать головой. Всепоглашающий, неземной холод, по позвоночнику полз в голову.
Ратища, при появлении Княгини, вначале шарахнулся в сторону, но тут же пришел в себя и кинулся помогать ей выбраться из воды. Подхватив её подмышки, рывком выдернул мокрое тело из полыньи. Подсунул под ноги свой полушубок и завернул дрожащее тело в её тулуп. Торопясь и путаясь начал сматывать со своего тела полотенца, которые он согревал своим теплом.
Кинулся вытирать Княгиню. Голова, шея, спина, груди, живот — намокшее полотенце летит прочь. Новое полотенце. Стоя перед ней на коленях, начал обтирать бедра. Затем, обеими руками раздвинул ей ноги и перешел к самым потаенным местам. Ольга безмолвствовала: не до стыда ныне! Ей было даже очень приятно от его прикосновений, которые, хоть и с большой натяжкой, можно было принять за ласку.
Закончив обтирание, Ратища запахнул тулуп. Ноги Ольгу не держали и она опустилась на лед, вернее на полушубок «спеца». А он, тем временем, ударом длани вышиб пробку из штофа ерофеича и поднес его горлышко к губам Княгини.
Ольга успела сделать два больших глотка огненного напитка, как сознание покинуло её тело. Она не чувствовала, не видела и не слышала, как Ратища собирал разбросанные по льду её вещи, как дополнительно заворачивал безжизненное тело в свой же полушубок. Как безуспешно пытался высвистать к себе Бутона, а потом, почти версту, нес её на руках к берегу, в сопровождении скулящего Луки.
Как Лука уложил на наст Бутона, для того, чтобы Ратища смог взгромоздится в седло, удерживая Княгиню на руках — она тоже не помнила. Дорога назад, тоже прошла мимо её сознания. Очнулась от тяжести на груди: тяжелая медвежья шкура давила так, что трудно было дышать. Сразу догадалась, что она находится в кибитке, усмотрев дугообразный, зашитый мехом потолок.
Ощупала себя: одета в ту же одежду, что была на ней до ныряния. Кто её одел — было ясно без вопросов: Ратища! И никто иной! Он её вытащил из воды, он доставил в лагерь, он уложил в кибитку, он и одел.
Ольга сбросила с себя тяжелый меховой полог и выглянула из своего пристанища. Ночь или раннее утро. Разлеживаться нет времени. Сегодня — решающий бой, решающая сеча: вот это она хорошо помнила.
Откуда то из кустов объявился Ратища. В полном снаряжении и с блестящими очами:
— Княгиня! Можно, когда вокруг нас никого нет, я буду называть тебя Богиней? — Ольга, в удивлении подняла брови. Чего — чего, а таких слов, от далеко не мечтательного, а наоборот приземленного и рачительного Ратищи, она не ожидала. А он, захлебываясь словами от неистового восторга, продолжал:
— Именно Богиней и никак по — другому! Только высшему существу, только Богине, по силам сотворить то, что сотворила ты! Я уже не заикаюсь о том, что только богиня может быть прекрасна как ты! — В своем восторге, Ратища не заметил, что начал сравнивать не её с богиней, а богиню с ней. Княгиня прервала своего главного «спеца»:
— Охлади свой пыл, сотник! Хвалебную песнь мне, будешь петь в другое время и в другом месте! Сегодня нужно думать только об одном: о битве и о нашей победе, любой ценой! Красивые слова будут уместны только после неё! — Ратища сложил длани лодочкой, прижал их к середине груди и опустился перед ней на колени:
— Богиня! Я готов к битве! Ради тебя, я готов на любые подвиги, на любые свершения, на любую почетную смерть.
