Бывший купец Архип, а ныне мировой судья Архип, о посещении его ведомства не ведал, и соответственно к нему не готовился. При подъезде к городской управе, Ольга увидела, как в телеги с клетками, грузят четырех измордованных мужиков. «Осужденные на виселицу после суда» — сразу решила Княгиня. Бросив поводья, одному из гридней охраны, направилась к осужденным.
Она догадалась правильно: все четверых мировой судья приговорил к смерти. Это ей подтвердил один из стражников, грузивших приговоренных в клети. Ольга направилась к телегам. Осужденные выглядели вполне прилично. Только у одного, на лице, были видны последствия «задушевных» бесед с дознавателями: два уже пожелтевших синяка и вспухшая кожа на голове от вырванных волос. Ольга обратилась к приговоренным:
— За что, лихие люди, ответ держать будете? Правда на чьей стороне? — За всех ответил кудлатый здоровяк в первой клетке:
— Правда, Княгиня, она для каждого своя. Так, что считай, за правду! Я, например, со своим неуживчивым норовом не сумел справиться. Баб люблю, а рылом для симпатий не вышел! Чтоб любились они ко мне, подарки богатые потребны. А где и за что их взять? Вот и пришлось заняться воровским промыслом. И все бы хорошо стало, да прости мне, Княгиня, простонародную речь, — мужское семя не вовремя в голову ударила!
Вчера утром, на торжище, увидел такую сладкую отроковицу, что свет белый в очах померк! Лет ей двенадцать — тринадцать, а уже сложилась полностью. Все при ней! И грудки, как молодые яблочки, а жопка, как говорят — орех, так и просится на грех!
Подошел, поговорил, монисто из серебряных висюлек показал. Предложил обмен: я тебе монисто, а ты мне ласку на весь день и ночь! Постоялый двор там рядом. Она, долго не думая, согласилась!
Снял каморку малую, для пастельных утех возле торжища и повел её туда, при полном её согласии. Конечно, харчей подкупил побольше, чтобы от дела потом не отрываться. Сама, наверное, понимаешь: какая ласка на пустой желудок? — Кудлатый зажмурил глаза от сладких воспоминаний, очи заблестели от похоти:
— Только закрыли за собой дверь, я ей монисто и вручил. Она аж в ладони забила от радости! Поневу сбросила, монисту на шею водрузила и голая передо мной прошлась! От такой лепоты, у меня слюни по бороде потекли! Красна девица, от одного вида — дух захватывает! — И действительно: по бороде женолюба, тонкой струйкой, потекла слюна. В очах, сквозь туманную поволоку, вспыхивали желтые огоньки:
— Я уже взялся порты снимать, в предвкушении скачки, да не судьба! Отворилась дверь в каморку (запереть я её запамятовал) и ввалился её родной батюшка с заборным колышком и сразу на меня! Не помню, как нож у меня в руке оказался! Только я успел, перевей ему его в брюхо засунуть, чем он меня колышком по башке отоварить! Он заревел, как медведь насаженный на рогатину и вывалился за дверь. А меня, чаровница, схватила за руку и потянула к лежанке.
Ух, и сладкой она оказалась! Завела меня так, что я даже не понял ничего, когда городские стражники ворвались в каморку и стащили меня с визжащей от наслаждения дочурки! — Ольга передернула плечами от омерзения: раненый отец лежит в крови возле каморки, а родная дочь, предается любовным утехам, по другую сторону двери! О таком бесстыдстве и беспутстве — она даже и не слышала! Отвернулась в сторону и плюнула под ноги. Кудлатый понял:
— Княгиня! Ты ведь еще нашим богом не стала, но я готов перед тобой сейчас повиниться. Славных дел у тебя за плечами, уже сейчас много! Народ тебя чтит!
Виновен я, и приговор мирского судьи — считаю справедливым. Не должен любитель женского тела, такой как я, топтать жизненные тропинки. Боги это понимают, поэтому не прощают! Отгулял я свое! Сладость женского тела распробовал в полной мере, а в жизни не сделал ничего славного, хотя силушкой не обижен. Знать, выбрал до донышка, я свой беспутный срок. Пора и честь знать! — Кудлатый смотрел в сторону. Очи стали ясные, чистые. Ольга кивнула головой и перешла к следующей клетке.
Все трое смертников выглядели одинаково. Густо заросшие бородами лица, складки под очами, Грязные руки и лица; вонь, от давно немытых тел, неприятно щипала нос. Двое сидели по углам, один стоял. Ольга обратилась сразу ко всем:
— Ну а вы, детинушки! За что вас к конопляной петле пожаловали? Стоявший, повернулся к ней задом и высморкался себе под ноги. Заговорил сидящий, у которого была вырвана часть волос спереди головы:
— За неуёмную гордыню, Княгиня! Всех нас троих, зиму назад, зело обидел городской голова, вот мы и решили отомстить ему за несправедливость и унижение! Хотели его на колени поставить, да заставить прощение у каждого из нас просить. — Смертник замолчал и опустил голову. Ольга не стерпела:
— Ну а дальше что? Сказывай!
— А что, сказывать? Пришли ночью, деда, который подворье сторожил, палкой по голове тюкнули, он и ноги протянул. В терем пробрались, городского голову из пастели вытащили, на колени поставили. И тут он заартачился! Наотрез отказался прощение у нас просить! — Опять замолчал, но заговорил скоро и без понукания, отведя взор в сторону:
— У нас обида переросла в ярость. Не сговариваясь, кинулись к нему и топорами порубили.
— А родство, почто загубили? Они в чем повинны в вашей обиде? — Смертник вновь опустил голову и заговорил уже совсем тихо:
