Половину её слов Ольга не понимала: она давилась сухими слезами и без звука выла волчицей:
— Девочка! Моя не родившаяся дочка! Прости меня, если сможешь! Ты бы знала, как страшно понимать, что человек, подаривший тебя мне, по своей недалекости и слабой воле — забрал тебя на веки — вечные. Прости меня дочка за то, что я мучительно долго ищу оправдания его словам и поступкам, но найти их, у меня не получается.
Прости меня, родная, что не смогла оградить тебя надежным тыном от сумасбродства и жестокости твоего отца и ничтожного самообладания твоей матери. Нет нам прощения, и не будет, до тех пор, покуда мы живы.
Мохнатая чернота привычно, в очередной раз, обживала её сознание. Окружающее сворачивалось в кокон, прочно удерживая её внутри. Туннель! Позади темнота, впереди — слабый свет лучины, которая зажата в легкой, теплой, старческой длани.
Потому, что лучина не горела, а в горнице царил полумрак, Ольга поняла, что уже утро. Или вечер. Она совершенно не чувствовала времени!
В помещении, кроме неё, никого не было. В изголовье, на скамейке — кувшин накрытый белым полотенцем. По запаху — фруктовый взвар. Холодный.
Нацедила половину кружки и с удовольствием выпила. Вставать не хотелось, и в членах чувствовалась нешуточная слабость. Дрова в печи прогорели, но от неё шло блаженное тепло. Ольга натянула меховое покрывало, отвернулась к стенке и закрыла очи. Но вновь заснуть не удалось. В горнице появилась вчерашняя старушка. В руках, замотанный в полотенце, небольшой глиняный кувшин. Ольга оторвалась от подушки:
— Бабушка, скажи, как мне к тебе обращаться. Второй день вы за мной ухаживаешь, а я даже имени твоего не ведаю! — Старушка усмехнулась:
— Зови меня бабка Устинья. Так меня все кличут и я на это имя откликаюсь. А вот ухаживаю я за тобой не второй, а пятый день. Во сне ты сбилась в счете времени, и это лепота! Человеческое существо ищет жизненные силы там, где разум, день — ночь перестает различать. Где время, для божьего существа, как бы останавливается! Вот там — то и берутся силы для жизни. А сейчас — выпей это: пока отвар горячий. Оно тебе необходимо и через два дня, ты сможешь встать на ноги.
Ольга, обжигая губы, выпила почти половину кувшина горько — кислого напитка. В животе сразу разлилось живительное тепло. Во рту остался неприятный привкус, зато остальной организм взыграл бодростью. Ну, прямо хоть сейчас в сечу!
— Бабушка Устинья, а может быть ты знаешь, каково состояние Князя Романа?
— Конечно знаю: Я ведь и его настоем потчую и мокрые полотенца к левой зарнице прикладываю. Упал он неудачно, и об угол стола сподобился так приложиться, что синяк полностью лишил его обзора со стороны шуйцы. Два дня компрессы прикладывала. Сейчас око открылось, а синяк в желтяк превратился. Смотреть на него страшно! Вся левая сторона — сплошной желтый ковер с синими прожилками и полосами.
— Ну, это ничего! Красоваться ему не перед кем. Он из горницы совсем не выходит, и к себе, кроме меня, никого не допускает. Злой он на жизнь! Всем недовольный: — Устинья тяжело вздохнула:
— Червяк неверия в ем поселился. Точит его изнутри, покоя разуму не дает. А к хорошему, такой плотоядец, никогда не приводит. Сожрет он его, сточит в труху человеческую — Старушка вздохнула еще тоскливее. Ольга вторила ей.
43
После короткого сна Княгине стало легче. Слабость полностью не прошла, но она уже могла, без помощи Устиньи, вставать с лежанки по своим надобностям. Даже решила, после обеда, вызвать на доклад воеводу Демира. Но он её опередил: явился сам и еще до обеда.
Выглядел хмурым, чем — то озабоченным. Загудел с самого порога:
— Княгиня! Не обессудь: переживать вместе с тобой случившиеся — не буду. Знаю, что это лишнее! Тебе нисколечко не поможет, да и я, толком, тому не обучен!
Знать боги наши так решили, и ты их судить не моги. Каждому своему дитю, а ты тоже дитя божье, они свою судьбу определяют в зависимости от жизненной ситуации. Такую, какая нужна, на тот момент им, и всему нашему народу, всему нашему обществу. Нам, со своего шестка, их планы неведомы и нашему разуму — неподвластны. Поэтому смирись с их волей и не посмей корить их за содеянное с тобой!
Знать, в настоящее время, ты нужна для другого дела, отличного от материнского. Не пришел еще твой черед, пеленки заворачивать!
Прости, что говорю грубо, без утешений. Но мнится мне, что тебе ничьи сочувствия не помогут, а только расслабят твою волю. Для простой женщины, такое допустимо и возможно; для Великой Воительницы Ольги — неприемлемо и опасно. Даже в думах.
Сцепи зубы и крепись. Покорись воли богов. Женская богиня Макошь, тебя без своего покровительства не оставит. Осчастливит тебя материнской долей, когда придет твое время, а сейчас, как я разумею, оно еще не пришло! Ныне — другое твое назначение для княжества, для народа, для мира. Ныне
