… мир начал с вопросов.
Без подсказок, звонков другу и помощи зала. И не успела я сориентироваться, как выставили счёт за несоблюдение правил и нарушение табу. Тут всё в логике: «Незнание закона не освобождает от ответственности», но легче от этого знания не становилось. А потом и вовсе заявили: ты должна и точка. Моего желания или готовности никто не спрашивал.
Двигалась вслепую, на ощупь, тыкалась, как котёнок и, конечно, косячила. Можно обнять коленки, разревется, пожалеть себя.
А можно…
…как проснулась, в голове бьётся: {остановиться в шаге от войны}.
Да, нажать красную кнопку всегда просто, но вот жить в ядерной пустыне придётся и тебе тоже.
Нельзя переделать целый мир под себя, можно либо принять его, либо уничтожить.
Так же и с любовью. Нельзя любить, требуя изменений, ломки, переделки. Или ты принимаешь человека целиком, со всеми тараканами, или не любишь.
Но тогда не сетуй, что тебя тоже не принимают и не любят.
Остановиться в шаге от войны, протянуть руку, поверить, что другой искренен с тобой и проявляет свои чувства, как умеет, – всегда сложнее. Потому что нужно будет перешагнуть через обиженно задранные носы – свой и его.
Но когда перешагнул, оказался по другую сторону от кнопки, удержал войну – то легко. Радостно и светло.
Гордыня,
Она невидима, её походка не слышна, речь полна пафоса. Оглянуться не успел, она уже в тебе – завладела, покорила, правит. Воевать с ней бессмысленно, заведомо проиграешь. И вот тут лучше остановиться. Ничто так надёжно не убивает гордыню, как игнор. А начнёшь воевать – раз за разом будешь спотыкаться о разлёгшееся тщеславие.
Всё это думаю, пока меня моют и расчёсывают, убирая к свадьбе. Сёстры счастливы, даже напевают. А уж как счастливы и горды девчонки. Ведь им стоять вдоль прохода в нарядных платьицах и осыпать меня цветами. Что может быть ответственнее.
Сегодня мой главный день.
Жалко, папа не видит. И дядя Юра. А уж как бы Машке подошла роль подружки невесты! Но верю, это был бы как раз тот случай, когда она бы добровольно отдала мне роль самой красивой. И все бы радовались и поздравляли. Не буду грустить, ради них.
Радоваться, веселиться и наслаждаться, самым непристойным образом!
Ах какое платье!
Оно искрится, струится, будто соткано из воды и лунного света.
Сёстры заносят его впятером. Чтобы не примять, бережно расстилают на тахте.
Любуюсь: какая ткань, вышивка, тончайшие кружева!
Меня одевают, и я словно тону в нежных объятиях. За такой наряд можно и простить этот хмурый мир.
Кажется, у него хороший вкус и изящные запросы.
Свадебный шедевр довершают диадема с фатой, прозрачной и невесомой, будто воздух, и туфельки на зависть Золушке.
По волосам – рассыпаны цветы. В них – бриллиантами – роса, специально, лепечут сёстры, законсервированная магией.
И в зеркале – будто не я. Девушка там взрослее, взволнованнее и куда красивее.
И мне, почему-то, становится страшно.
Снова всё слишком сказочно, а сказки тут добром не заканчиваются.
Хочется упасть на кровать и разрыдаться. Но – кровати здесь не было (ради такого события освободили одну из гостевых на втором этаже). Да и в дверь стучат.
Сёстры вежливо раскланиваются и уплывают, а их место занимает судья Эйден с огромных букетом кремовых роз.
Кладёт их на один из столиков и склоняется к моей руке.
– Здравствуйте, миледи, – он обходит меня по кругу, будто я – новогодняя ёлка, – позвольте засвидетельствовать свой восторг. Вы столь прекрасны, что вас даже жалко отдавать этому оболтусу.
В глазах судьи пляшут лукавинки.
– В том мире, откуда я, есть обычай красть невесту. А жениху потом придумывают всякие задания, чтобы он заполучил её обратно.
– Прелестный обычай, – улыбается Эйден, – но боюсь такого Бэзил не простит даже мне.
Смеёмся, и страх отступает.
– Разрешите мне быть вашим посажёным отцом?
– Это – большая честь для меня.
Делаю книксен и мучительно краснею.
