Один на один с чудищами. И судьба смеётся:
Может, и впрямь обратиться в сильфиду и улететь? Но как? Почему у меня не получается без Бэзила?
– Иди сюда, – наконец, заевшую пластинку меняет холодный спокойный голос, вместе с которым приходит уверенность. – Шагни вправо, видишь нишу?
Вижу, ныряю в неё.
И он проносится мимо чёрной тенью. И пространство наполняется воем подыхающих тварей.
Высовываюсь, слежу за битвой – от неё зависит и моя жизнь. Бэзил дерётся красиво, как в фильмах про боевые искусства. Легко, паря, но… ему не хватает сил. Дракона в нём ещё не разблокировали! А этих гадостей – несть конца.
И снова страшно, но уже за него. Сижу, кусаю кулак, чтобы не заорать, комкаю тетрадь:
Он слабнет, теряет силы, харкает кровью, но вновь кидается в бой. По-другому не умеет. Такова его любовь: всё кому-то, ничего себе.
Не хочу овдоветь на второй день после свадьбы!
Достаю тетрадь, открываю светящиеся страницы. Мне нужно написать, но чем и как? Оглядываюсь вокруг. Сталактит рядом со мной – тонкий и острый, как стилос. И вырос буквально на глазах, когда я спряталась в эту нишу, никакого нароста не было. Отламываю, он тоненько звенит, широкий у основания, заострённый кверху – волшебная или дирижёрская палочка! Взмахнуть и…
Не выходит.
Даже магическим предметам, чтобы заработать, нужна подпитка. И тетрадь шелестит страницами, подсказывая, какая. Прокалываю палец, капаю кровью на лист. Капля растекается, словно дерево тянет во все стороны хрупкие первые ветки. Некоторые из них заворачиваются, другие вытягиваются в тонкие линии, пересекают страницу вдоль. На них – птицами на проводах – рассаживаются ноты.
– Песнь полёта! – всплывает название и повеление к нему: – Звучи!
И ноты вспархивают со страницы, кружат, касаются меня, чувствую их на языке, они пульсируют в крови, а потом – вырываются наружу: крыльями и песней.
Вовремя.
Бэзил падает, и твари сжимают круг.
Но мои перья разят их, как стрелы солнца, тьму. А песнь – разрывает в клочья. Громче, ярче, до белого накала ненависти и кристальности звука. Дальше – только свет. Красота. Сияние.
И ничего уродливого и страшного.
Абсолютная совершенная белизна.
***
– А мне ведь, правда, нравятся твои крылья.
Он сидит на облаке, болтает ногами, пахнет клубникой. Прыгуны толпятся вокруг, словно мохнатые маки брошенные на снег.
– Издеваешься, да?
Наклоняю голову, упираю руки в бока.
Он хихикает тонко, отбрасывает за ухо белокурый локон, в глазах – небесных, младенческих – шалят черти.
– Ты как с богом разговариваешь?
Нестрого совсем, и хлопает тонкой ладонью рядом:
Сажусь и толкаю в плечо кулаком.
– А ты как помогаешь избранной? Одни вопросы, никаких ответов.
– Ты отлично справляешься!
– А ты – паршиво играешь с рубильником!
– Да ну, – картинно удивляется он, – никаких, как говорят в твоём мире, гаджетов. Ловкость рук и только.
Щёлкает пальцами: темнеет, невидно ни зги. Щёлкает – щурюсь на свет.
– Видишь! – довольный, как отличник, который только что решил сложнейшее уравнение.
– Взрослеть собираешься? – собираю всё своё ехидство.
Он хмыкает:
– Я старше, чем ты думаешь, – и вдруг гаснет, тускнеет, и глаза – стареют лет на тысячу за миг. Вздыхает: – Мне дали мир, а я не сберёг его. Хоть и старался! Теперь он погибает, – указывает пальцем ввысь. И там, в безбрежной голубизне, замечаю уродливую трещину. Как та, на картине Дали, где из яйца земного шара вылупляется нечто…
Всегда пугала, вздрагиваю и теперь.
– Смерть – рождение, – продолжает он, – мой мир гибнет. Кормил запретами, вот у него и случилось несварение. Теперь мир хочет очиститься,
