– Ожидаемо, – отзываюсь я. – А чего спать не захотели, как другие?
Пак пожимает плечами.
– Наверное, решили, что одного лишь Охранителя будет не достаточно, чтобы присматривать за миром. А может просто не хотели спать и лишать себя удовольствия поглядеть, как по их законам здесь всё покатится. Хроник они не писали. Просто жили и наблюдали агонию. Сами тоже додыхали по- тихому. Женились друг на друге – братья на сёстрах, вот у них уродцы и стали рождаться. Нынешний король вообще немощен, во всех отношениях. Скоро сам увидишь. Подъезжаем.
Здешнюю столицу весьма охота посмотреть.
Мы несёмся по главной улице, и люди оглядываются вслед поезду из легенд. Голосов неслышно, но я и так прямо чую, как вьётся:
В глазах – восторг и тоска. Даже у тех вон прощелыг, что грабили сейчас ювелирную лавку. Город – мрачный, нависающий, будто сгнивший в самом фундаменте. Напоминает картины в жанре стимпанка. Добавляют сходства обилие меди и бронзы, паровые машины на улицах и викторианский крой одежды у зевак, провожающих поезд.
Да, кстати, рельсов нет. Специально высовывался, смотрел. Они появляются прямо из воздуха. И то резко забирают вниз, идут почти вровень с мостовой, вот как сейчас, то лезут под самые облака. И ты – будто у иллюминатора сидишь.
В общем, настоящие американские горки.
Пак козыряет мне и говорит:
– Ты ведь интерпретатор?
Не всегда врубаюсь в местный жаргон, а глоссарий для туристов из иных миров составить не удосужились.
Поэтому и тяну:
– Кто?
– Ну человек, который берёт жизнь и превращает её в текст.
О, а так круто звучит!
Жизнь-текст, человек-текст, мир-текст.
Мы живём или просто читаем книгу о себе? Мы пишем книгу или она – нас? Что если вся вселенная – лишь сон Будды, и не дай бог он проснётся. Да, а ещё и Рагнарёк, кажется, был. Сумерки богов.
Люди одинаково боятся и сна и пробуждения небожителей.
Вон куда увело! Занятно!
– Да, что-то в этом роде, – соглашаюсь с гордость.
– Но тогда смотри внимательно, сейчас самое интересное начнётся!
Приникаю к окну и начинается.
Остановка возле кряжистого и будто недовольного серого здания. При виде сооружения Тодора аж перекосило. Только бояться не стоит: если здесь и зиждилась когда-то законодательная и законопридержательная основа мира – а, похоже, ангелы-салигияры как раз и обитали здесь, вон сколько снуёт вокруг, – то она скоро рухнет. Здание ходуном ходим, как желе.
Чёрным камнем и прямо в окно, на миг ставшее гигантским, влетает уже знакомый салигияр с Ириной на руках.
Здорово девочку потрепало! Вся в ссадинах, волосы сбились, бледная, как смерть. Да и сам он – не лучше. Укладывает её на сидение, как раз напротив меня, смотрит, чтоб было удобно. К девочке тут же кидается Юдифь и ей верный собак.
А салигияр опускается рядом, устраивает голову Ирины у себя на плече и окидывает всех нас взглядом «не подходи, убьёт».
Ирина беззвучно плачет.
Поезд громко тутукает и подъезжает к импровизированной стоянке.
В толпе, что собралась на платформе, замечаю взблёски билетиков. И, похоже, не только я. Начинается давка, галдёж, мордобитие.
«Харон» возмущённо и предупредительно гудит: поезд со своей волей. На таком зайцем не проедешь.
Тут, смотрю, разрезая собравшихся, как льдины – ледокол, к перрону проталкивает дородная дама. Она толкает коляску с инвалидом. У того – огромная голова, слюни и пустые глаза.
– Пропустите да пропустите же! – громыхает она. – Собралось тут отребье, Королеве пройти не дают.
Сначала думаю: она шутит. С таким-то рылом – и в королевы.
Но когда Ирина, проведя тоненьким пальчиком по окну, выдыхает:
– Бэзил, смотри. Это же Регент-Королева, – и бледнеет ещё пуще, понимаю, что всё всерьёз.
Салигияр лишь крепче прижимает к себе жену, – только сейчас замечаю, что на ней почти нет одежды, так, тряпка какая-то на манер тоги – и, целуя в волосы, шепчет: