отпустить, и пошла вдоль стены, трогая камни. И чем дальше шла – тем увереннее становилась, и тем больше росла. На ней появилось платье – дорогое, из тонкой ткани, крылья трепетали уже смело, сильные. На золотых волосах сиял обод. Тоже с камнями – зелёными и переливчатыми. Теперь уже она была даже на голову выше Пака – а он вымахал ого-го! Мы задирали голову, чтобы смотреть.
– Дети мои, – шептала она, и по белым щекам её катились чистые слёзы. – Они мучили вас! Больше не будут, я не разрешу. Мы будем сражаться.
– Но почему, мама?
Пак сжал кулаки, а в глазах – злость.
– Роза внутри вас – это сила. Великая древняя первосила. Они взяли её у меня. Они истребили таких, как я, потому что мы не подчинились им. Но когда я осталась одна, они испугались. Потому что то, что пришло извне, – спящие – было страшнее. Им нужно было оружие, которое могло бы поколебать даже Небесную Твердь. Они не привыкли быть безоружными, они зазнались и уверовали в свою неуязвимость. Они захотели, чтобы спящие боялись их. И тогда решили создать вас. Думали, что через вас они смогут управлять этой мощью. Но где им было удержать!
Она усмехнулась величественно и печально.
– Они слишком малы и грязны для вас, детки. Им не победить. Спящие – чужаки, этот мир наш, и мы будем бороться за него.
Она присела на камень, мы устроились вокруг, и было теплее, чем от костра. Она обняла каждого. Паку и Веру она сказала так:
– Здесь – зёрна, – показала на мерцавшие зелёным стены пещеры. – Пока они живы, люди будут пытаться вновь и вновь засеивать Огород, даже без матери. Не допустите этого.
Ульте она сказала:
– Девочка моя, у тебя очень серьёзная миссия, но я верю, ты справишься. Возьми зерно, последнее, что останется, и иди на поверхность. Ты должна найти человека, мужчину, герцога Дьюилли. Выйти за него замуж и родить дочь…
– Но я люблю…
Мать нежно погладила Ульту по щеке.
– Я не говорю о любви, девочка. Проглоти зерно и беги на север, не оглядываясь. Ты выйдешь прямо в лето. Там тебе будет хорошо. Давай.
Ульта проглотила кристалл. На мгновение её зеньки стали большими-большими. Думала, вылезут. Но они полыхнули зелёным и вернулись в нормальное. Ульта обняла нас всех. Вера – поцеловала в губы. Он пожал ей руку и одними губами сказал: «Люблю».
Ревя, она развернулась и помчалась по коридору, и мы долго слышали её крик – обиды, разрушенных надежд, оторванного с мясом сердца.
И только тогда, когда плач затих вдали, мать обратилась ко мне:
– Теперь ты, милая. Ты – самая сильная, ты сможешь.
– Нет, мама, я слаба. Мне говорили, что моя Роза едва живёт.
– Они лгали, детка. Они лгут всегда.
Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. То была неземная ласка – такая желанная, сладкая и болезненная.
Я тут ударилась в рёв.
Она вытерла мои слёзы и сказала:
– Убей меня и прими.
– Мама, нет!
Я упала перед ней на колени. Пака с Вером аж перекосило, стояли прибитые. Молчали.
– Девочка моя, – нежно, как ручей, жур-жур, – убей. Ты ведь убивала уже.
– Ты не Эда!
– Эда, разве нет.
И обратилась этой мерзкой, белоглазой.
– Заберу у тебя его, твоего Пака. Он будет моим!
Сработало. Я и так вся на винтах, а тут ещё эта к Паку лезет! На шею вешается.
Спиной ко мне.
А зря.
Я ж, разъяренная, белого света не вижу. Кароч, пронзила ей спину рукой и выдрала позвоночник.
Она повернулась, улыбнулась уже мамой:
– Умница, девочка.
И рассыпалась в золотую пыль. А у меня в руке – роза. Белая, сияет и в каплях крови.
И рухнуло всё махом.
Больше я их никогда не видела.
А потом меня нашёл этот дед, Карпыч, кажется, вот.
