***
…вываливаю всё это пустоте.
С самого начала – как мы с Тотошкой ходили к дому до неба, а потом про сонника, про Фила, Машку, про Огород, маму и ребят, про тех мужиков в другом мире, которые думала, что спящие…
Всё-всё.
Прорывает.
У пустоты Тодоровы уши. И слушает он клёво. Не перебивает, суёт в руки сигарету, подкуривает. Я шмалю одну за другой, таращусь в костёр, где коптит и воняет какая-то дрянь – наш ужин.
Мир Фила научил меня доверять и не лезть в бой самой. С Тодором будет легче, он – сильный. Вон, грех завалил. Хотя, говорит, Серый помог, но не важно уже. Я поверила ему и в него, потому в меня и мне отказались верить.
Только вот перегинать меня через седло было нагло. Ещё припомню ему.
Землетварь ушла под землю, отдыхать. А мы залезли в какой-то дом из этих Разрух, Тодор развёл костёр, а меня прорвало.
На последних словах выдыхаю. Выпускаю кольцо дыма в серый потолок.
И говорю:
– Теперь ты.
Он вздрагивает.
– Что я?
– Рассказывай. Тебе ведь тоже надо. Вижу, давит.
Он хмыкает, заглядывает в лицо.
– А ты готова?
И понимает без слов: выслушать исповедь ангела?
Сегодня – да.
Глава 12. Я дарю тебе крылья…
…сёстры будят тихонько, не то что госпожа Веллингтон. Легко трогают за плечо, шепчут на ухо:
– Миледи, пора. Господин инспектор уже трижды о вас спрашивал.
Встаю шалая и злая – на всех инспекторов вместе взятых. Не хочу никаких тренировок, не хочу иметь ничего общего с этим миром. Но, кажется, меня, как обычно, не спрашивают. Пора привыкнуть уже.
– Мне очень жаль, – говорит младшенькая и самая прелестная из них, – но их светлость просили передать, если вы не встанете сейчас же, они выволокут вас за косу.
Хмыкаю: он может. Это такая любовь, ага.
Но девушки не причём, они милы и обходительны. Они просят прощения, что умываться подают ледяной водой. Что в здешнее, хоть летнее, но все же промозглое утро идти в тонкой полотняной рубахе и штанах, да ещё и босиком.
– Так велено.
Вздох и глазки в пол.
Они в одинаково сером, что раздражает, так как в голову лезет «Обитель лилий». Только тут все куда чище, уважительнее и краше.
Покончив с утренним туалетом, провожают меня до крытой террасы, кланяются и растворяются в предрассветных сумерках.
Услужливые тени.
А меня опять обливают ледяным, на этот раз – презрением, из серых глаз.
– Вы опоздали на четверть часа.
Таким тоном, словно сейчас последует: и за это будете казнены. Ну слава Великому Охранителю, и кого тут ещё благодарят, обходится без радикальных мер.
Бэзил лишь приглашает на площадку, что раскинулась перед террасой, и раскрывает крылья – о, и второе отросло, хотя и выглядит пока ещё не так красиво, как первое, – взлетает, хватает меня поперёк талии и взмывает вверх. Я ору, вырываюсь. Больно, страшно. И вообще: отпусти, придурок, что ты делаешь?
И он отпускает – прямо с высоты. Отсюда земля с овчинку. В ушах воет от скорости.
Нет, я не хочу умирать. За что?! Я же нужна живой. А потом – накрывает пофигизм: разобьюсь, умру здесь и появлюсь там, рядом с папой и Филом. Где всё в порядке, и ангелы – светлы и без драконьих морд.
Но как же страшно, чёрт!
