пару дней назад сон, в котором стояли в чужой темной комнате Мира и Мор (кажется, там кто-то спал на диване – другой мир, ночь). И Мира вдруг учуяла ее, Белинды, присутствие, и произнесла: «Знаешь, я ведь так и не сказала ей о том, что ее миссия – спасти человека…»
Лин совершенно четко уловила – те слова были о ней и для нее. И с той поры напряглась до предела: «спасти человека» означало спасти Роштайна. И, значит, уходить ни в коем случае нельзя, ни сейчас, ни позже. Пока не минует опасность, которая еще не случилась.
Иан качал головой:
– Все пустое. Это отнимает у Вас столько времени, что не хватает ни на что другое.
– Хватает.
Она и так ничем не занималась: не медитировала, не тренировалась толком, сбила себе весь режим. А в чужом доме, хоть она принципиально больше не ловила энергетические точки (надоело ошибаться и пугать идиотскими позами служаку-Ивара), она хотя бы прибиралась. И пыль не так сильно скапливалась в собственных мозгах, не позволяла остаткам мудрости превратиться в труху и зарасти паутиной.
– Мне нормально. Правда.
А в голове фраза «
Роштайн сдался после пятой попытки «уволить» Лин с работы.
Ей полегчало, когда он отстал, но с каждым днем становилось все страшнее: а что, если она в таком состоянии проспит приближение беды? Что, если зазевается, отвлечется, не заметит? И вернулось вдруг дерьмовое и забывшееся давным-давно самобичевание.
Что сделало с ней это признание Джону? Зачем? Лучше бы… как раньше.
Однако как раньше уже не получалось. И винить некого.
Только как же быть с предчувствием беды? Что делать?
Будь рядом с ней Шицу, она незамедлительно призналась бы ему: «Мастер, я потеряла покой и в голове, и в сердце. Я чувствую беду, но не знаю, откуда она придет, я боюсь…»
И тот ответил бы ей умно и точно. И унялась бы тревога, отступил бы страх, улеглось волнение.
Но старика рядом не было.
Прав был Тоно, когда решил еще чуть-чуть пожить в монастыре.
Она ушла слишком быстро, поторопилась. Хотя, реальная жизнь – она ведь здесь, а в храме будто зеркало, отражение реальной жизни. Застывшее и нестрашное – там есть время его рассмотреть и подумать.
На худой конец ей бы выплакаться Рим – получить пару оплеух, услышать презрительное «ну ты и дурында, малявка!», и, глядишь, полегчало бы…
Вот только Рим не рядом.
И в Тин-До не позвонить.
Лин день за днем жила в собственном зазеркалье, где комната ужасов становилась все темнее, а демоны подкрадывались все ближе.
Коллапс пришелся на утро субботы.
Все потому, что она впервые в жизни сознательно пропустила тренировку с Джоном (бесценную тренировку – бесценные знания!), а после корила себя так, что почти до рассвета не могла уснуть. Проснулась, ясное дело, вялая, помятая и с черными кругами усталости под глазами.
Роштайн заметил.
И тут же нашелся:
– Эй, моя хорошая, так не пойдет! А знаете ли Вы, что сегодня я весь день проведу вне дома? И Вам советую.
– Конечно, я буду с Вами, – Белинда выпрямилась солдатиком.
– Нет-нет, я не о том. Я буду у друга. Киллан, мой знакомый профессор, празднует день рождения, и я буду там, у него в поместье.
– И я…
– Нет необходимости, – махнул рукой Иан, – со мной будет Ивар, который отвезет и привезет меня, к тому же я буду окружен гостями, которых будет около десятка. Так что, я в безопасности. А вот Вам я очень советую взять выходной – отправиться домой, выспаться и вообще… почистить перышки.
Лин едва ли подозревала о том, что означала последняя фраза, но совершенно точно уловила другое – точнее, уловила она это еще вчера, но не сумела ничего с этим поделать. Пушка снова выстрелила в потроха – Белинда печалилась. А наружу печаль вывести не умела – ей бы поплакать, только отвыкла. А вот, если выходной, если бутылка вина, грустная музыка и… сигаретка…
Предательская мысль о сигарете посетила ее впервые и тут же стала (сделалась) настолько заманчивой, что глаза Лин остекленели, как у осла при виде морковки. Если она сегодня выходная, то можно что угодно – покурить, выпить…
– Ну, что, берете?
«Нельзя! – голосила интуиция. – Нельзя!!! Ты на службе…»
