Белинда никогда в жизни не видела таких «улиток», размером с рослых медведей. Склизких, медлительных, без панцирей сверху, но плюющихся острыми, как заточенная спица, палочками. Ядовитыми.
– Босс, надо быстрее, – волновался Олаф.
– Я ищу!
– Если за пять минут не успеть, – пояснил Фрэнки стоящей рядом Лин, разволновавшейся до паники, – то будет поздно. Начнет разлагаться изнутри.
Ей хотелось материться – кто придумал этих тварей? Откуда они ползут?
– Нашел! – радостно проорал Уоррен и вприпрыжку добежал до дергающего на одеяле Чена. Влил ему в рот белую жидкость – узкоглазый друг несколько раз попытался блевануть, но чудом удержал лекарство внутри.
А через минуту перестал метаться, затих.
– Мы успели?
– Успели.
– Но он такой горячий?
– Так и должно быть. К завтрашнему утру оправится.
Белинда понемногу освобождалась от паники. Вновь привычно и спокойно потрескивал костер – кашу варил Фрэнки. Уоррен ушел проверять, как обстоят дела в других лагерях – бросил, что «улитки» появляются редко, но, если появляются, то везде сразу.
– Уродливые какие…
Ей даже не хотелось вспоминать о том, какие они поганые, – б-р-р-р, по телу сразу мурашки. Слизевые мутанты.
Олли нагнулся, подобрал песка, положил на колени секиру – собрался чистить.
– Да, они на моей памяти приходили всего два раза. Беда от них, если не успеть дать противоядие.
– А кто присылает противоядие?
– Наверное, тот же, кто сотворил улиток.
Лин надеялась, что Олаф шутит, но серые глаза смотрели из-под каски серьезно.
Шумел в кронах ветер; тревожно каркали вороны. Романтика схлынула –
– О чем думаешь, девка?
Она держала голову Чена на своих ногах. Сама не знала, зачем сидит рядом и почему беспокоится так сильно. Срабатывало, наверное, чувство вины – Роштайн умер почти на ее глазах. Не хотелось, чтобы рядом погиб кто-то еще – пусть даже человек не близкий.
– Ни о чем… не знаю. А в соседних лагерях есть медикаменты?
– Есть.
– А зачем тогда Бойд…
– Он всегда проверяет, не может иначе. Сама же видела, какой он.
Видела. Чувствовала. И, чем больше чувствовала, тем скорее мечтала ему помочь.
Фрэнки перестал мешать брошенную в воду крупу, добавил соль, громко хлопнул крышкой.
– Я – спать. Олли, раскидай дрова, когда закипит?
– Угу.
Фрэнки прилег у дерева, между корней. Устроился спиной к стволу, прикрыл лицо старой и драной шляпой, непонятно откуда добытой, сложил руки на груди. Затих.
– Всегда спит после битв. Хрен его знает, как он устроен – этот алкоголик…
– Я все слышу!
– Ты спи-спи, – миролюбиво посоветовал Олаф, – а то кашу сам будешь доваривать.
Фрэнк демонстративно захрапел.
Каша еще не сварилась, когда Чен вдруг начал метаться в бреду – вздрагивал, шептал непонятное, а сам белый-белый, как будто вернувшийся с того света. Глаза не открывал, но зрачки испуганно метались под веками.
– Бредит. Тяжело ему. Но он все слышит – веришь, нет? В меня попадали, я знаю.
– Правда?
– Ага. Так что ты расскажи ему чего-нибудь. Лучше чего-нибудь интересное.
Лин призадумалась. Усиливался ветер; колыхались бока палатки, трепыхались края незакрытого полога. Сегодня она сама от крика «к бою!» вскочила так резво, что едва не выдернула из земли все колья…
