Фрэнк встрепенулся, открыл глаза, затем недовольно передернул плечами – чего, мол, разбудили?
– Не знаю, ночью… Или утром. Ветер крутит, не ясно, что ли? И птицы поют иначе – всегда так перед дождем.
И он увидел, как Гейл и Бойд обменялись многозначительным взглядом.
– Давай ночью, так никто не кинется за нами в погоню…
– Ночью нельзя – нам не видно, а им видно.
– Они видят в темноте?
– Лучше, чем мы.
– Тогда утром.
– Утром – да. Едва рассветет. Если пойдет дождь.
– Если пойдет.
«Да будет так», – прозвучала немая синхронная молитва.
Этим вечером она впервые попросила у Бойда сигарету. Не стала с ней уходить или прятаться – уселась на бревно, закурила рядом с Олафом. Тот ничего не сказал.
Задумалась о жизни… Жизнь. Какая она? Почему иногда такая сложная, порой невыносимая, но всегда прекрасная?
Белинда вспомнила саму себя прежнюю и давнюю, еще в Пембертоне – ту, которая страстно мечтала кому-нибудь нравиться и готова была из шкуры вон вылезти за теплое слово. Тогда она не знала, что любить – это счастье от того, что тебе позволено быть рядом. А не потому что «рядом он», и делает все так, как ты хочешь. «Как ты хочешь» – это эгоизм, так ей больше не нужно.
Да, тогда она многого не знала. Например, того, что каждый момент неповторим, уникален. И того, что у тебя есть всего лишь один шанс сказать этому моменту «спасибо». Упустил – и не вернешь. Сколько «спасибо» она не сказала? Сколько тысяч, миллионов «спасибо»…
Она не смогла стать счастливой ни в монастыре, ни в городе, но стала вдруг тут – где так сложно и страшно, где нет условий для нормальной жизни, но сплошная нервотрепка.
А все потому, что здесь были глаза… Те, в которые ей хотелось смотреть долго-долго. Быть может, она никогда не услышит «люблю», но ведь уже поняла, что слышит «люблю» в своем сердце, потому что любит сама.
Ей всегда так хотелось: чтобы встретился глазами, зацепился и потонул. Чтобы на пересечении взглядов открылся в пространстве новый мир – мир двоих. Где только одним им понятные слова и шутки, только их тайны и секреты. В этом мире обнимаются, глядят друг на друга глубоко, нежно целуют пальцы… Да, снаружи они с Бойдом грубые, но внутри очень мягкие, настоящие. Жаль только, могут многого не успеть вместе пережить…
Лин вдруг сделалось тоскливо от того, что переполняющую ее любовь нельзя выразить, как хочется, от незнания того, что будет дальше, от постоянно ускользающей надежды.
Ей вдруг посреди бушующего океана захотелось капли стабильного, крохотного островка, знания, что есть оно и она, что так будет всегда.
Дура. Вот и поддалась собственному эгоизму.
Лин поднялась и зашагала прочь от костра.
Бойд нашел ее позже – сидящую на плоском замшелом камне, смотрящую в сторону дороги, в конце которой стоял Портал.
Устроился рядом. И не стал ничего говорить.
Лин любовалась закатом и в который раз мысленно восхваляла природу за красоту. Разве мог бы самый искусный художник передать все эти оттенки, полутона? Такие близкие по цвету, но неуловимо отличающиеся друг от друга, всего на чуть-чуть, на крохочку? И с каждый минутой полутона менялись, густели, уплотнялись. Нет, фотоаппарату не под силу, кисти, впрочем, тоже…
– Жалеешь, что не ушла тогда? – по-своему растолковал ее грустный взгляд Бойд.
Вместо ответа она взяла его за руку, сжала ладонь.
– Как я могу об этом жалеть? Тогда бы я не нашла тебя.
– И осталась бы в безопасности.
– Иногда опасность кроется в этой самой безопасности…
– Неправда.
– Правда. Доведись мне выбирать еще раз, я бы сделала все то же самое.
– Дурочка. Сумасшедшая, – рядом тяжело вздохнули. – Знаешь, о чем я тут подумал? Может, я и сам дурак…
«Но ведь сегодня можно?» – завершили фразу его глаза.
– Завтра… Я не знаю, что будет завтра, понимаешь?
Она понимала.
