— Это же произвол! Я позову охрану!
— Вокруг здания и внутри него охрана наша, — жестко сказал Михайлов. — А что касается произвола, то не вам об этом говорить.
Пока Алимов помогал главному жандарму снимать шашку, ремень с револьвером и кобурой, Михайлов взял у него из рук постановление о своем аресте. Пробежал глазами текст, улыбнулся:
— Опоздали, господа! Раньше надо было позаботиться, а теперь руки коротки!
По приказу Михайлова собрали всех сотрудников жандармского управления. Им было объявлено о роспуске жандармерии и предложено, оставив на месте все служебные документы и оружие, покинуть помещение. Алимов вызвал со двора своих людей, расставил их у дверей кабинетов со строгим наказом: задерживать каждого, кто попытается вынести оружие или какие-нибудь бумаги.
Операция прошла спокойно и быстро. В помещении жандармского управления оставалась только охрана — девять тщательно проинструктированных милиционеров. Остальных Михайлов и Алимов посадили в машины и направились к тюрьме. Вскоре машины, свернув с Захарьевской на Серпуховскую, остановились у больших железных ворот. Мрачное здание с круглыми башнями высилось над кирпичной стеной. Михайлов громко постучал в ворота эфесом шашки. Сбоку приоткрылась небольшая дверца, показалась голова заспанного служивого.
— Чего так рано?
Михайлов не дал ему договорить:
— Я начальник милиции. Веди к начальнику тюрьмы. — И, не дожидаясь ответа, слегка оттолкнул тюремщика, прошел во двор. За ним Алимов и пятеро милиционеров. Михайлов тихо приказал своим:
— Отоприте ворота и загоните машины во двор. Люди пусть будут наготове.
Они подошли к огромным дубовым дверям, на которых тускло поблескивали металлические шипы. В узком оконце появилось худощавое усатое лицо:
— Вам кого?
— Начальника! Да поскорей, скажите, начальник городской милиции спрашивает.
Оконце захлопнулось. Томительные минуты ожидания. Наконец послышался грохот отодвигаемых засовов, одна створка дверей открылась и перед милиционерами предстал начальник тюрьмы. Низенький, брюхатый, с тараканьими усиками, с одутловатым, землистым то ли от пьянства, то ли от болезни почек лицом.
— Кто меня спрашивал?
— Я. Здравствуйте, — Михайлов козырнул. — Я начальник милиции, вот мои документы. — Он выждал, пока начальник тюрьмы прочтет удостоверение, тоном приказа сказал: — Возьмите ключи от камер, где сидят политические, и проводите меня туда.
— Вы что, хотите их выпустить? — с дрожью в голосе спросил начальник тюрьмы.
— Непременно и безотлагательно.
— В таком случае я должен позвонить в жандармерию...
— Не стоит. Жандармерии уже не существует, а их начальник арестован. Я думаю, вы не хотите, чтобы вас постигла та же участь?
Начальник тюрьмы бросил взгляд на милиционеров за спиной у Михайлова, на грузовики с вооруженными людьми и поспешно согласился:
— Хорошо. Я подчинюсь силе...
Одна за другой распахивались двери камер.
— Выходите, товарищи, вы свободны!
Небритые, с изможденными лицами люди, еще ничего не понимая, осторожно выходили в длинный коридор. К Михайлову подошел высокий, в мятой солдатской шинели мужчина:
— Вы большевик?
Голос его звучал мягко, с акцентом.
— Да. Именем большевистской партии вы свободны.
— Я тоже большевик. Вел на фронте пропаганду среди солдат, за что был арестован и посажен в эту тюрьму.
— А сами вы откуда?
— Я литовец. До войны жил в Москве, там вам и подтвердят мою партийность. Фамилия моя — Шяштокас.
— Шяштокас?! — воскликнул Алимов и схватил Михайлова за локоть. — Михаил Александрович, мне о нем товарищи из Московского комитета рассказывали. Помните, в связи с Чароном?..
— Здравствуйте, товарищ, — протянул Шяштокасу руку Михайлов. — Что думаете делать на свободе? Мы предлагаем вам остаться пока в Минске и вступить в милицию. Нам нужны такие люди, как вы.
— Я согласен. Тем более что в моих родных местах сейчас немцы.
Вместе пошли вдоль камер. Вскоре отыскали и Щербина. Затем Михайлов приказал собрать всех освобожденных во дворе тюрьмы: их было ни много
