он сам. Люди идущие по одной дороге, одного племени и похожей жизни. Через долины и ущелья, через горные пики будет идти их маленький, бедный караван. И Урос будет среди них, в самой середине, на самой плохой лошади или даже на муле, нет, — на осле! — да, на осле, с клюкой в руках, будет ехать он и каждый будет ему улыбаться так, как улыбается Мокки!
Звезды больше не светили сквозь разрушенный купол.
И Урос успел подумать: «Даже небо отбросило свою гордость. Теперь оно счастливо!»
А потом потерял сознание.
Мокки зевнул, потянулся, вздохнул и почесал голову. Вообще-то ему хотелось поспать еще, но ничего не выходило: солнце и Мокки всегда поднимались в одно и то же время.
Первое, о чем он позаботился, были Урос и Джехол.
Хорошо, оба еще спят. Мокки прошел через караван сарай, в котором начали просыпаться люди, разбуженные слабым светом утра. Он вышел через большие, развалившиеся ворота наружу, потер слипшиеся во сне глаза. Солнце еще не взошло. Но скалы становились все светлей, а самые высокие пики окрасились в красный цвет первыми лучами. Было очень холодно.
Совсем рядом Мокки услышал журчание ручья. Он пошел к нему и умылся.
Вода была еще холоднее, чем воздух. Когда она высохла у него на коже, Мокки почувствовал себя полностью проснувшимся. Он поднял голову и внезапно застыл, словно зачарованный.
Там, в вышине, на вершинах гор пламенели безбрежные поля алых маков, созданные светом восходящего солнца. Мокки впервые видел, как наступает утро в таких огромных горах, и он не узнал рассвета.
В долине, небеса и земля просыпаются одновременно. Свет медленно заполняет собой весь горизонт. Потом небо превращается в одно, большое озеро света, а долина в ковер, из росы и травы.
А здесь, утро начиналось словно одним прыжком. Одна из гор стала ярко-розовой и засияла, отражая свет, в то время как другая — все еще была в темноте и на ней прятались тени ночи.
Мокки глубоко вдохнул ледяной воздух гор. Он словно опьянел. Ему захотелось смеяться от счастья, петь и кричать. Потрясенный он закрыл глаза. И почти тут же почувствовал дуновение тепла. Когда он вновь открыл их, солнце полностью вышло из-за гор и заняло свое законное место на небесах…
Солнце! Наконец-то…
Повернувшись в сторону Мекки, саис упал на колени. Все те слова и жесты, которые он знал с детства, и которые потеряли для него всякий смысл — сегодня обрели над ним странную силу. И в свете нового дня, в словах молитвы ему открылся новый язык, которым он благодарил эти горы, которые, после ужасов прошедшей ночи, сделали ему этот чудесный подарок.
Другие голоса повторяли его слова. Мужчины, опустившись на колени возле ворот и снаружи караван сарая, тоже молились. Но Мокки, прижав лоб к ледяной земле, был уверен, что слышит свой собственный голос, стократно отражающийся от пиков гор.
Когда Мокки поднялся, то увидел перед собой молодого мужчину, почти такого же высокого, как и он сам, но худого и горбатого. Его большие, печальные, миндалевидные глаза смотрели на него дружелюбно. Он заговорил, и тон его голоса оказался таким же мягким, как и его взгляд:
— Аллах наградит тебя, раз ты можешь в столь юном возрасте, молиться с таким пылом.
— Кто? Я? — воскликнул Мокки.
Печальные глаза улыбнулись ему в ответ. В них было такое теплое расположение, что Мокки смутился, почесал свою обритую наголо голову и ответил:
— Может быть… сегодня… Но это со мной впервые.
— Тем более, — сказал горбун, — Раз ты впервые молился с таким благочестием именно на моем бедном клочке земли.
— Что? — спросил Мокки, — Так ты господин этого дома?
Горбун тихо рассмеялся, и от его смеха у Мокки потеплело на сердце.
— Это слишком громкое слово для хозяина этих развалин, — сказал он, — Но это правда. Меня зовут Гхолам и мой отец, Хайдар, умер в прошлом году, оставив этот участок мне. А он получил его в наследство от своего отца, Фахрада, который построил этот караван сарай. Вот мой дед, он и был настоящий господин. Он был богат, и у него была власть. В те времена люди не знали грузовиков. Все материалы для постройки сюда поднимали на спинах ослов и верблюдов. Раньше, здесь останавливались на ночь настоящие, большие караваны. А сейчас тут все больше кочевники, которые встают лагерем поблизости. Да, ты и сам видел, что у меня за гости.
Беспощадный солнечный свет осветил большое здание из красной глины.
Ветхое и разрушенное оно действительно было кучей развалин. Люди, переночевавшие в них, деловито готовились к отъезду.
Мокки ударил себя по лбу. Как он мог оставить Джехола и Уроса одних, в этом хаосе?
Из ворот караван-сарая вышел худой, ободранный верблюд и осел, покрытый коростой, которых погоняли заостренными палками одетые в лохмотья мужчины. Собирались бедные караваны. Измученные животные были уже нагружены, а женщины привязывали своих детей на спину. Мокки пробрался к своим спутникам и вздохнул с облегчением.
Урос все еще спал, несмотря на шум вокруг.
Только конь показывал свое раздражение. Но как только он почуял знакомую руку, которая провела по его ноздрям, то тут же успокоился
— Подожди, подожди! — сказал ему Мокки мягко, — Все в свое время. Я скоро вернусь.
Но Мокки ошибался. Урос не спал, хотя и лежал с закрытыми глазами. Шум мгновенно вырвал его из лихорадочного сна. Пробуждение было отвратительным.
Вместо масляной лампы и ее приглушенного сияния, вокруг него оказался яркий свет дня. Огромный, заколдованный зал превратился в грязное помещение, затянутое паутиной, в котором какие-то нищие люди и их животные орали, блеяли, и мычали.
Все они были ему противны. Сейчас он сам не имел ничего общего с тем вчерашним человеком, который, освободившись от мучительных мыслей, устало и счастливо заснул.
И с этими нищими-попрошайками мечтал он вчера уйти по одной дороге и разделить одну судьбу?! От них он хотел сочувствия?!
Одно только воспоминание об этом наваждении, которое наслал на него какой-то злой дух — пробудило у Уроса бессильную ярость. Время от времени он открывал глаза и с мучительным нетерпением наблюдал за отъездом путешествующих. Когда же они все уедут… Они, перед которыми Урос, лишь на одну ночь, потерял все свое мужество.
Снаружи путешественники расплачивались за ночлег. Цена была очень низкой, но для многих даже эти несколько афгани были пределом дороговизны и, расплатившись, они торжественно говорили Гхоламу:
— Аллах покарает тебя за твою жадность!
Гхолам кивал им в ответ не менее торжественно.
— Мне нужен чай и еще немного овса или ячменя, — обратился к нему Мокки.
— У нас нет подходящего корма для такого благородного животного, как ваше, — ответил Гхолам, — Иначе, что будут есть наши несчастные гости?
Его замечание было шутливым и те, о ком он говорил, нисколько на него не обиделись.
— Поселок недалеко, — продолжал горбун, — Там ты сможешь купить все, что вам нужно. А за чаем сходи на другую сторону горы. Его там готовит мой младший брат.
Чайхана, находящаяся с солнечной стороны горы, была простой глиняной террасой, пристроенной к развалившейся стене караван-сарая. Крыша покрытая ветками и листвой, нависала над ней. В середине стены была большая дыра, в которой худой парень пек на огне тонкие лепешки и раздувал угли под старым, помятым самоваром из меди.
Мокки с удовольствием прихлебнул горячий черный чай. Внезапно, возле края террасы он заметил фигуру человека, с раскинутыми в стороны руками, неподвижно лежащего на спине. Несмотря на холод, на нем была лишь пара хлопковых рубашек, а он сам был таким неподвижным и окоченевшим, что его голые ноги напоминали камень.
