— Иногда это раздражает, — хмыкнул он и, перестав улыбаться, добавил тихо: — А иногда огорчает. — Выдержав паузу, продолжил, слегка замедлив шаг: — Вы знаете, Мэрион, я долго думал над вашими словами. Опиум позволяет заглянуть внутрь себя, остаться наедине со своими мыслями. Я оборачивался назад и видел только тьму и смерть. — Ладонь на моей талии дрогнула. — По законам Фессалии верховный главнокомандующий должен быть женат, но я устал и больше не хочу играть в эти придворные игры. Я оставлю вас в живых.
— Вот как! — Я едва не всплеснула руками. — Какая щедрость. Долго же вы думали, ваше сиятельство?
— Довольно долго. Решение принято еще до знакомства с вами, пичужка. Еще до того, как вас увидел, я решил, что сохраню вам жизнь.
— А что изменилось потом? Я имею в виду, когда вы грозили мне всеми карами в запертой комнате?
— Ровным счетом ничего, — твердо ответил генерал. — Вы знаете, это была случайность. Я вспылил, но не собирался снимать очки. А теперь не сделаю этого и подавно.
— Почему же, ваше сиятельство? — Мне захотелось заглянуть ему в глаза.
Теперь мы едва топтались на месте, рука супруга слегка поглаживала мою талию, а я сжимала его ладонь, горячую и крепкую, с одинаковой легкостью держащую и поводья виверны, и женщину. Говорят, глаза — зеркало души. Как жаль, что я не могу узнать, что сейчас творится в ней. Отгородившись от всего мира двумя темными стекляшками, Дитер словно и сам спрятался за броней, похоронил все живое и чувствующее, как похоронил старые письма и портреты родителей.
— Потому что у вас удивительная воля к свободе и жизни, — медленно проговорил он и остановился. — Я хорошо разбираюсь в людях. Будучи на поле боя, видел ненависть и страх, но видел и доблесть. Вы тоже воин, пичужка. — Я вздрогнула, ощутив поглаживание по щеке. — Вы сражаетесь за жизнь, и мне впервые хочется проиграть.
— Поэтому вы приказали прогнать меня? — Я скользнула взглядом по его очкам, где все еще сновали искры, выше, по болезненно изогнутым бровям и бледному лбу.
— Не прогнать, — мягко поправил Дитер. — Отпустить. Вы ведь хотели этого, не так ли?
— А вы?
Он молчал. Комнату окутала тишина, я слышала, как в унисон стучат наши сердца, и видела, как между бровями генерала пролегает складка.
— Дитер, — тихо позвала я, и он вздрогнул от звука собственного имени. — Вы хотите, чтобы я осталась?
Он дернул щекой, пальцы сжались на моей руке.
— Подумайте над ответом сами, Мэрион.
— И все-таки?
Я заглянула в его очки, и золотистые искры дрогнули и погасли, как догоревшие угли. Мое собственное отражение с испуганно распахнутыми глазами показалось настолько неуместным, что захотелось зажмуриться. Молчание длилось, натягивая меня, как струну. Генерал не отвечал. Тогда я привстала на цыпочках и, плотно сомкнув ресницы, дотронулась своими губами до его напряженных губ.
— А так? — шепотом спросила я.
Мир качнулся и провалился во тьму. Жидкое золото вспыхнуло и потекло по моим венам, сердце заколотилось быстрее. Дитер застонал и сжал меня в объятиях, целуя в ответ пылко и жадно, словно боялся не успеть насытиться мной, словно хотел удержать навсегда.
— Да, — хрипло между поцелуями повторял он. — Тысячу раз да!
Я затрепетала, чувствуя, как его ладони гладят меня поверх сорочки, и тонкая ткань была теперь ненужной и лишней. Скользя вниз, к моим напряженным бедрам, Дитер ласкал умело и нежно, так пианист касается клавиш любимого рояля, и тот отзывается музыкой, а я отзывалась стоном.
— Нам нужно остановиться, Мэрион, — вдруг выдохнул Дитер и с усилием оторвался от моих губ. — Еще не время… не сейчас…
— Но почему? — с обидой спросила я, еще покачиваясь на волнах наслаждения и не желая расставаться с негой. — Почему, Дитер?
Я распахнула глаза и увидела болезненную гримасу на его лице.
— Потому что не хочу больше смертей и траура, — в отчаянии проговорил Дитер. — На кону ваша безопасность и безопасность всей страны. И если… если вдруг вы погибнете…
Голос сорвался и упал до хрипа, золотое свечение в стеклах вспыхнуло и погасло, теперь очки темнели, как два колодца. Я ощущала его желание и его отчаяние, Дитер хотел любить меня, но боялся причинить боль, это сводило с ума, раздирало его надвое. Я почувствовала, как напряглись его мышцы, еще немного — и он развернется и быстро выйдет из комнаты, всегда отвергаемый людьми, умеющий приносить только боль и разрушение.
Медленно выдохнув, я опустила руки и спрятала лицо у Дитера на груди. Некоторое время он стоял, как статуя, только перекатывались под халатом мускулы. Потом осторожно обнял. Мы молчали, вжимаясь друг в друга и слушая, как в едином ритме колотятся сердца.
— Хорошо, — прошептала наконец я. — Вы правы. Завтра бал и встреча послов… так не будем спешить…
Золотистые огоньки снова вспыхнули и закружились в очках, генерал наклонился и шепнул на ухо:
— Признайтесь, дорогая Мэрион… все-таки вы полюбили меня?
Я дернула подбородком и лукаво ответила:
