научишься думать и чувствовать, как правитель. Как должно думать и чувствовать целое королевство, населенное сотнями тысяч? А несколько королевств?
– Королевство не может мыслить, – возразила я. – Это абстрактное понятие, а не организм.
От меня отмахнулись, поморщившись.
– Я – и есть этот организм, Элизабет. Я – и есть семь объединенных королевств. Мне доступны мысли, чаяния, желания и чувства любого из моих подданных, в том числе и твои. И все же я стою выше этого, потому что я должен стоять выше этого.
– Вы говорили о Дагрее, – вырвалось у меня, и правитель хмыкнул.
– Хочется говорить о предмете своих чувств, дорогая? Понятное желание женщины, которая никогда не станет хорошим правителем, потому что живет инстинктами… Дагрей… В нем есть все, о чем мог бы мечтать любой из отцов. Но я не любой. И того, что есть, мне мало. Если бы Дагрею перешла по наследству магия Свартов… Если бы это произошло… Пожалуй, я позволил бы тебе насладиться личным счастьем, Элизабет.
Сердце гулко забилось, к щекам хлынул жар, а воздух в комнате сгустился и стал вязким, как смола.
Я почувствовала, что слова, о которых буду жалеть всю жизнь вот-вот сорвутся с языка, и приложив титаническое усилие, чтобы не открывать рот, все же выпалила:
– Вы так любите Дагрея, несмотря на его неприязнь к вам?
К моему удивлению правитель не оскорбился.
– Милая моя, наивная Элизабет, любовь Дагрея – последнее, что я от него жду. Да и мои чувства к сыну сложно назвать этим словом. Гордость – да, пожалуй, даже восхищение, но не любовь. Не любовь в ее слабом, человеческом понимании.
– И вас не задел тот плевок под ноги? – не успокаивалась я.
На секунду в глазах повелителя отразилось пламя жаровен, отчего показалось, что взгляд полыхнул алым.
– В нем говорила кровь Свартов, – отчеканил он. – Мы – горды, и надо быть дураком, чтобы спорить с собственной природой, вместо того чтобы обратить ее себе на пользу и возвыситься над самим собой.
– Вы мудры, – горько произнесла я и правитель польщенно цокнул языком о зубы.
– Учитывая, что ты находишься под воздействием настойки правды, эти слова мне приятны, – сообщил Радилит.
– Но все же, думаю, вы спешно вызвали меня из Пустоши и пригласили на бал в честь объединения вовсе не для того, чтобы выведать девичьи секреты или поговорить о своих отцовских чувствах, – сказала я, и повелитель снова довольно расхохотался.
– Женщины под воздействием настойки правды – чудо, – сказал он, отсмеявшись. – Нет, правда, чудо. «Экскуиземент», как принято говорить у этих хлыщей при моем дворе. Конечно, моя проницательная невестка, позвал я тебя не за этим. Как и не затем, чтобы выразить соболезнования, думаю, это ты уже поняла.
– Вы не похожи на скорбящего, – вырвалось у меня, но король окинул меня таким холодным взглядом, что я осеклась.
– Не похож, – подтвердил он. – И ты не будешь. Хватит рядиться в черное, Элизабет, изображая из себя молельщицу. Я призвал тебя сюда, чтобы выдать замуж.
Глава 17
– Замуж? – пролепетала я, ошалев от услышанного. – Как – замуж? В каком смысле замуж?
Повелитель приподнялся, поводил плечами, разминая мышцы, а затем снова откинулся на спинку дивана.
– В каком еще может быть смысле? – недовольно переспросил он. – Замуж – в смысле замуж.
Я почувствовала, что холодею.
– Ваше величество, – пробормотала я. – Но как же так? Я… Я не готова. Я в трауре!
– Какой может быть траур, Элизабет, – холодно процедил его величество. – Если в первую очередь теперь у тебя стоят интересы королевства.
– Но…
– Ты теперь часть моего дома, Элизабет. И как ее часть, сделаешь все для его процветания. Карл сильно подвел меня своей смертью. Черной Пустоши нужен сильный и верный правитель.
– Но ведь вы сами сказали, что я часть вашего дома, ваше величество, – пролепетала я. – Я ваша невестка. Вдова вашего сына. Старшего сына и наследника! Я сделаю все, что от меня понадобится, клянусь, но прошу дать мне время на траур…
Брови повелителя поползли вверх, а морщинистые губы, наоборот, сжались в одну линию.
– Не знал бы, что ты под воздействием настойки правды, милая Элизабет, спросил бы сейчас, серьезно ли ты. Неужели ты думаешь, что меня волнует
