шакалов, оскверняющих уста свои непотребной бранью.
Последние слова горец сопроводил характерным щелчком — снял автомат с предохранителя. У собеседника не нашлось ни возражений, ни желания ещё постоять и их выдумать.
Да что же это происходит? Горан опомнился. Настоящего врача русский солдат не подпускает к больнице. А ведь ясно: раз операция затянулась, то башенный стрелок не справляется! Надо вернуть германца.
Горан толкнул створку ворот — оказывается, заперто. Снаружи висел амбарный замок. Ничего себе! Близнец гибнущего Зорана забарабанил кулаками в ворота, крикнул:
— Мамедов, открой!
— Кто стучится? Бегич? Ну, сейчас выпущу, — часовой принялся ковыряться в замке ключом.
Когда спустя минуту Горан Бегич осторожно выглянул из-за створки ворот, уже ничто не указывало направления, в котором скрылся человек, назвавшийся доктором Гроссмюллером.
Как поглядишь на живот Зорана Бегича, так и вздрогнешь. Вздулся, что твой футбольный мяч. Помнится, замазывая его заживляющим гелем при оказании первой помощи, Погодин чуть не любовался своей работой: «забетонировал» на совесть! Упрятал все ужасы кишечного месива под слоем вещества с благопристойным запахом — и радовался, что вскрывать рану придётся кому-то другому. Вот уж не зря сказано: не рой другому яму!
Эх, знать бы заранее, что упаковываешь подарочек самому себе…
Да нет, сделал-то всё правильно. Всё, что положено при оказании первой помощи. Рану по возможности промыл, закрыл, обеспечил возможность транспортировки пациента. Предполагал, конечно, что путь в операционную будет дольше желаемого, но не до такой же степени!
Да, рана чуток нагноилась («чуток» — это юмор), но ведь не вскрывать её по дороге, в антисанитарии душного БТРа! Тогда бы Зоран уж точно концы отдал — и задолго до Березани. А с другой стороны, в животе-то у парня — разодранный кишечник, а в нём антисанитария куда похуже! И вся эта гадость бродила внутри брюшной полости, никуда не сливалась.
В дороге Погодин мог успеть несколько раз поставить дренаж. Другое дело — сперва провонял бы весь БТР, затем — привлёк бы запахом раны хищное зверьё и падальщиков со всех окрестных лесов…
А кроме того — ленился Погодин! Имел право. Ибо нечего баловать хирургов в операционных. Привыкнут, понимаешь, что башенные стрелки всё им облегчат, а они на готовенькое, да ещё с понтами.
Ну, а сами башенные стрелки — они хирурги без понтов.
Потому заткнём потуже ноздри — да и приступим. Раз, два, три!
— Скажите, Фабиан, вы часом Ниагарский водопад не видали? Нет? Ну, не много и потеряли. Ага, подставляйте тазик.
Всех впечатлило. И Шлика, и Гаевского. Даже зануда Хрусталёв не стал допытываться, видал ли ниагарский водопад сам Погодин. Кстати, видал — на репродукции картины Айвазовского.
— Кто спрашивал меня о диагнозе? — Погодин окинул притихших ассистентов покровительственным взглядом. — Никто не спросил? Всё равно отвечу: гнойный перитонит, сиречь воспаление брюшины. С осложнением в виде сепсиса, сиречь заражения крови.
Гаевский, Хрусталёв и Шлик молча внимали. Ага: главврач сказал!
Само собой, перитонит — кто бы сомневался? И фаза его развития — далеко не ранняя. Первую-то, реактивную фазу болезнь миновала ещё в БТРе — и задолго до того, как Калинин догадался, что заблудился. Вопрос в том, какая фаза идёт сейчас: токсическая, либо уже терминальная. Если последняя, может, милосерднее больного не мучить? Потому как всё равно не успеем.
Тьфу, опять гноя натекло — и откуда только берётся?
— Выживет? — Гаевский с явным сомнением потянул воздух.
— Как сказать? Вероятность остаётся. А умереть мог и в первые сутки.
Помнится, в кудрявом двадцатом веке врач по фамилии Спасокукоцкий вывел для перитонитов закономерность: операция в самые первые часы дает девяносто процентов выздоровлений, в первый день — пятьдесят, на третий — всего десять. Но для Зорана и десять процентов — роскошь.
Трудное дело — разорвать кольцо патологии, если оно уже установилось. Легче было предотвратить. Когда-то, в самом начале беды, всё зло несли в себе только клыки свиньи мутанта. Раз — и порваны кишки. Теперь свинья давно не интересна, зато кишки работают сами. Выбросили в брюшную полость своё содержимое и бактериальную флору — теперь и они могут отдохнуть, дальше по эстафете — работа кишечной палочки. Она-то и вызвала нагноение брюшины, откуда инфекция попёрла в кровяное русло — вот вам и сепсис! И за что теперь первое хвататься?
— Может, начнём? — робко спросил Фабиан Шлик.
— Пожалуй!
Оказывается, Погодин опять медлил, откладывал момент своего вмешательства в слаженный патологический конвейер. А внимание усыплял досужими мудрствованиями.
