сараями.
— Друзья мои, я хочу поделиться с вами важным для меня событием, — произнёс Вацлав Клавичек с несколько искусственной торжественностью, — это событие преобразило всю мою жизнь. Я уверовал.
— Надеюсь, в эволюционный процесс? — осторожно спросил Хомак.
— Или в мутантскую революцию? — добавил Мантл.
Клавичек встретил их догадки широкой светлой улыбкой и совершил обеими руками принимающий жест.
— Ну, слава Дарвину, — произнёс Хомак, — а то я уже волновался, не отпал ли дорогой Вацлав от наших основных идеалов.
— Не отпал, — ещё шире улыбнулся Клавичек, — напротив!
Напротив? Это как же?..
— В Березани, — пояснил Клавичек, — в ночи меня посетил дух мутации. Я боролся с духом, но он меня одолел. Я расслабился и впустил духа в тоскующее сердце. Я победил.
Победил?
— Я отмечен судьбой. Я засеян мутантским семенем, — сказал Клавичек.
Ну, положим, гордиться-то, вроде, и нечем?
— Семя мутанта меня переродило.
Это-то я вижу, настороженно подумал Хомак. Перерождение налицо: старый добрый Вацлав городит какую-то чушь собачью… В чём же подвох?
— Моё сердце осеменено. Не только лишь пищеварительный тракт.
Ага. Комплексное влияние. Надеюсь, «осеменённое сердце» — это фигура речи? Братислав Хомак сам не знал, что из приходящих к нему мыслей стоило бы произнести вслух, потому в смятении молчал. Похоже, и Мантл чувствовал и думал нечто подобное.
— Семя мутанта говорит со мной. Я слышу его, но не могу вместить всю мудрость его посланий, — после паузы продолжил Вацлав.
Семя говорит? Значит, Клавичек слышит голос. Но это же психиатрия! Или он это — в переносном смысле?
— Грядёт мутантская революция. Из людей мало кто спасётся. Спасутся только лишь готовые воспринять мутантское семя для новой жизни.
Ну, о революции-то — всё правда, мысленно тестировал Хомак слова товарища. Тут и внутреннего голоса не надо, подобную вполне разумную фразу мог бы и Карел Мантл высказать, она — в его репертуаре. Только разве странный пассаж про семя…
— Это мои слова, — узнал и Мантл. — Только про семя я не говорил.
— Семя мутанта священно. Вам ли, Карел Мантл, этого не понимать?
— Э… Ну да… — Карел смешался.
— Семя мутантское прорастёт на благодатной человеческой почве.
— Согласен, но…
— Бесполезно бежать от мутанта. Он везде тебя догонит и осеменит.
— Ну, это спорное утверждение… — Мантл закашлялся.
— Кого не осеменил священным семенем мутант, тот навеки потерян для новой жизни! — возвысил голос Вацлав.
— Ну, если только в духовном смысле… — всё ещё пытался скорректировать ход его логики Карел Мантл.
На то Клавичек аргументировано ответил:
— Моя духовная беременность проистекает от материального семени.
И ещё:
— Семя мутанта исключительно пассионарно!
Карел покраснел — очень уж он не любил, когда его перебивают в спорах. По лицу казалось — вот-вот вспылит, но ещё пытался возражать спокойно:
— Вацлав, прошу, мутантов не надо…
— Мутанты — это уже те, кто надо! — взвизгнул Клавичек. — Человечеству же придётся приспосабливаться.
С последним, ясное дело, и не поспоришь. Мантл было закивал, но Вацлав Клавичек вдруг выкрикнул громовым голосом:
— Оставьте меня в покое, во имя Мамонта!
— Ты сам нас позвал, — попытался его урезонить уже Братислав.
Клавичек ему ласково улыбнулся и, извиняясь, пояснил:
— Я Мамонт. И я беременен новым Мамонтом!
Рассерженный Мантл чуть ногами не затопал, но Хомак ухватил его за плечи, зашептал:
— Разве не видишь, он не в себе!
— Не я в себе! Во мне Мамонт! — прекрасно его расслышал Вацлав.
