Затея понравилась старику, по-своему, разумеется. Дело в том, что не то, чтобы ему уж очень хотелось пойти в музей, а просто представлялся случай щегольнуть наконец новыми блестящими калошами, которые он купил накануне. Гриша Банный охотно согласился сопровождать старика.
Выбор пал на Третьяковскую галерею.
– Ну, так быстро. Собирайтесь! – скомандовал Денис, подымаясь.
Высадив у Третьяковской галереи Анания Северьяныча и Гришу Банного, Бушуев поехал в редакцию журнала «Революция» на заседание редколлегии.
Между тем Ананий Северьяныч и Гриша Банный чинно вошли во двор музея. Сняв при входе заячью шапку, с которой старик ни за что не хотел расставаться, несмотря на неоднократные и настойчивые просьбы сына, Ананий Северьяныч громко высморкался в голубой платок и, сверкая новыми калошами на хромовых сапогах, с беспримерным сознанием того, что он не кто-нибудь, а отец знаменитого писателя, который с самим Сталиным «за ручку», важно вошел в вестибюль впереди путавшегося в длинном драповом пальто Гриши Банного. Это невероятно длинное пальто, рыженькая, клинышком бородка и остороконечная каракулевая шапка делали Гришу удивительно похожим на нестеровского монаха и как нельзя лучше подходили к случаю.
Все как будто складывалось отлично. Гришино драповое пальто и новенький дубленый полушубок Анания Северьяныча остались в гардеробе. Однако парадное шествие Гриши и Анания Северьяныча было слегка омрачено тем, что пытавшегося проскользнуть прямо в мокрых калошах в залы музея Анания Северьяныча – задержали, и только после настойчивых просьб уговорили снять калоши.
Гриша же, после того, как освободился от пальто и остроконечной шапки, самым чудеснейшим образом превратился из нестеровского монаха в мелкого секретаря райкома: под монашеским одеянием оказалась зеленая тужурочка a la товарищ Сталин и тощие синие галифе. Это молниеносное и таинственное превращение так перепугало старушку гардеробщицу, что она на какое-то время перестала соображать и прекрасные калоши Анания Северьяныча сунула наверх (вместо специального для обуви ящика), на чью-то шляпку с пером.
Солидно поднявшись по ковровой лестнице, Гриша и Ананий Северьяныч угодили прямехонько в Левитановский зал. Ананий Северьяныч, с некоторых пор старавшийся решительно ничему не удивляться, при видах Волги сразу же позабыл об этом и пришел в неописуемый восторг.
– Это, Гришенька, друг любезный, я те дам!.. Уж и до чего, стало быть с конца на конец, точно намалевано: здесь те – вода, здесь те – барка, а здесь – тучи… Все правильно.
– Мастерство-с, мастерство-с художника, – покашливая в кулак и одергивая зеленую тужурочку, соглашался Гриша Банный. – А вот здесь, в этой зале – Русь древняя, доложу я вам, Русь старинная…
Ананий Северьяныч с готовностью последовал за Гришей в Васнецовский зал. Но оказалось, что ни богатыри, ни виды исторических сражений не захватили старика.
– Лежат, бедняжечки, убиенные, – вздыхал он, отдавая должное исторической живописи и наспех крестясь. – Лежат, голубчики, в доспехах и со стрелами, стало быть с конца на конец, в грудях. Царствие им небесное… Пойдем, Гришенька, сызнова на Волгу посмотрим.
В Левитановский зал Ананий Северьяныч возвращался несколько раз: походит-походит по другим залам, да – опять к Волге. Наткнувшись же на «Танцовщицу» Семирадского, старик сперва перепугался, а потом стал легонько, через плечо, отплевываться…
– Экой срам, экой срам! Девица нагишом… Неприкрытая! Хоть бы срамные места позакрывала рукой, что ль, али предметом каким… Дура!
Но тут Гриша Банный решительно запротестовал:
– Вот вы и не правы, Ананий Северьяныч, – вступился он. – Тут – оптический обман-с… Красота женского тела, доложу я вам, еще не превзойдена ничем и никем. Красота эта, как известно, царей на войны толкала, а мудрецов ума лишала…
– Ну, разве что какого дурака и лишит… – согласился Ананий Северьяныч более из благодушия, чем по убеждению, искоса, воровски поглядывая на «девицу нагишом». – А ежели, Гришенька, человек рассудительный, так его, стало быть с конца на конец, никакая красота с толку не собьет: ни те женского полу, ни те – мужеского.
Возле картины «Иван Грозный убивает сына» стояла толпа красноармейцев. Маленький, юркий экскурсовод, с вислыми плечами, со значительной лысинкой, в бахроме черных волос, и с круглыми, как пуговицы, странно-неподвижными глазами, что-то бойко и заученно объяснял.
– Гришенька, глянь-кось! – пробормотал Ананий Северьяныч. – Смертоубийство происходит! А кровишши-то, кровишши-то сколько натекло!
Гриша же, склонив набок дынеобразную голову и приподняв седые брови, внимательно прислушивался к тому, что говорил маленький экскурсовод. А маленький экскурсовод журчал, как весенний ручей:
– В чем же, товарищи, состоял социальный смысл учреждения опричнины? Социальный смысл состоял в том, чтобы оказать активное сопротивление антинародной боярской оппозиции до полной ликвидации ее… Вопросы есть? Нет… Крутые меры, предпринятые Грозным в борьбе с боярами, некоторыми историками-реакционерами, как, например, Карамзиным, рассматриваются как проявление лишь жестокости Грозного, без учета классовой и социальной сущности дела… Вопросы есть? Нет… Что касается до служилой помещичьей массы…
Но тут раздался негромкий голос Гриши Банного:
– Разрешите вопросик?.. Осмелюсь, так сказать…
Головы красноармейцев дружно повернулись в сторону Гриши, а маленький экскурсовод недовольно и грозно спросил:
