– Что? Я вас не вижу.
– Я могу пройти, – вежливо предложил Гриша. – Я вас тоже плохо вижу…
Он хотел было пройти вперед, в людской коридор, который мгновенно и почтительно образовали перед ним красноармейцы, но раздумал и остался на месте – теперь он хорошо видел экскурсовода, а экскурсовод – его. Минуты две они молча стояли, по-петушиному наклонив головы и рассматривая друг друга. Предчувствуя недоброе, Ананий Северьяныч сокрушенно махнул рукой и спрятался за спину ближайшего красноармейца.
– Очень мне совестно беспокоить вас, товарищ экскурсовод, – вкрадчиво начал Гриша. – Но вы сами изволили не раз осведомиться: а нет ли у слушателей некоторых мыслей, которые можно изложить в простой вопросительной форме? И я, с вашего позволения, решил воспользоваться вашей любезностью…
– Пожалуйста, – пожав плечами, разрешил экскурсовод. – Моя обязанность – отвечать на вопросы.
Гриша Банный приятно улыбнулся, показав мелкие черные зубы.
– А раз так, если вопросы посетителей сокровищницы русского изобразительного искусства имеют некоторое отношение к вашей печальной профессии экскурсовода, то уж позвольте задать вам ничтожный и, быть может, смешной вопросик: как поступал товарищ Иван Грозный с семьями и челядью уничтоженных, убиенных и замученных в застенках владельцев вотчин? Уж не ссылал ли?
– Случалось, что и ссылал… – неохотно и как-то нерешительно ответил маленький экскурсовод и вдруг, уставившись на Гришу остановившимся, стеклянным взглядом, испуганно спросил:
– А что?..
– Да ничего… – потупясь, тихо ответил Гриша.
– А что? – переспросил экскурсовод.
– Да ничего… Оптический обман-с… – уклончиво ответил Гриша. – Приятно узнать, что методика насильственных переселений-с применялась еще при товарище Иване Грозном… А как насчет сына-с?
– Какого сына? – так же испуганно переспросил окончательно сбитый с толку экскурсовод.
– Да вот, что на картине… Убит, так сказать?
– Убит. А что?
– Жалко человека… – вздохнул Гриша, не подымая глаз. И, секунду подумав, тихо, совсем тихо осведомился: – А не был ли товарищ Иван Грозный, с вашего позволения, слегка полупомешанным маниаком-с?
Маленький экскурсовод явно бледнел. Зеленая тужурочка и тощие галифе действовали на него гипнотически, отнимая остатки разума.
– Я этого никогда не говорил… – горячо запротестовал он. – Товарищи красноармейцы, разве я что-нибудь подобное говорил?
Несколько неуверенных голосов нестройно, вразброд ответили:
– Нет… Вроде как бы – нет…
И только широкоскулый ярославец, стоявший возле самой картины и давно уже откровенно зевавший, скучно добавил:
– А шут тя знает, о чем ты, милой, балакал. Мы всё едино ни хрена не поняли…
Стало как-то странно. Все как будто бы чего-то перепугались, но чего именно – никто толком не понял. Перепугался вдруг и сам виновник затеянного разговора – Гриша Банный. Он зябко вобрал дынеобразную голову в тощие плечи, бормотнул благодарность маленькому экскурсоводу и на носках, балансируя всем телом и забросив назад голову, боком прокрался вдоль стены к выходу, высоко вскидывая журавлиные ноги. В дверях его ждал Ананий Северьяныч.
– Экой же ты пустомеля, Гришенька! И какого лешего ты лезешь, ежели тебя не спрашивают? И пошто я с тобой связался?
В гардеробной долго не могли найти калоши Анания Северьяныча. Огорченный старик разбушевался не на шутку:
– Дьяволы проклятушшие! – визжал он, тряся бороденкой. – Поразвешали тут голых баб, по полтине взяли неизвестно за што, да еще новые калоши, стало быть с конца на конец, уворовали. Я до «самого» дойду, мой сын сочинитель… как пропишет в газете…
Калоши, впрочем, скоро отыскались. Старик сразу подобрел и при выходе из музея, словно при выходе из церкви, дал даже подаяние – пять копеек – широкобородому дворнику, что расчищал дорожку от снега. Дворник так удивился и растерялся, что безропотно принял монету, а когда спохватился, то было поздно: Ананий Северьяныч и Гриша маячили уже на набережной Москвы-реки. Со всего плеча швырнув монету в снег и грозно потрясая деревянной лопатой, дворник долго и злобно кричал им вслед:
– Я тебя, сивый мерин, вдругорядь лопатой по горбу огрею!.. И напарнику твоему долговязому заодно поднесу, коли вы живописную експозицию от кабака отличить не могёте…
Теплым январьским вечером Денис Бушуев тихо брел по Театральной площади. Над Большим театром высоко в небе взметнулись каменные кони. Электрические огни заливали площадь ярким светом. На углу, на здании кинотеатра «Востоккино», бросалась в глаза огромная цветная реклама – шел «Темный лес». Бушуев взглянул на гигантскую размалеванную героиню, отдаленно напоминавшую Веру Стеклову, – она была нарисована в бушлате, с гранатами на поясе, – взглянул и поспешно отвернулся.
