Смешно, но поучительно.
Кукушкин нахмурился.
– Я что-то плохо понял вас…
– Очень жаль… – обиделся Гриша, – повторять было бы слишком утомительно и неинтересно. Я хотел только внести почтительную ясность в ваши определения друзей и врагов народа, которые кое-где в вашем остроумном докладе несколько туманны-с… Ну-с, теперь я подхожу к самому главному и позволю себе обеспокоить вас ничтожным вопросом. Каким способом, товарищ уполномоченный из города, мы будем бороться с врагами народа: громами и молниями, как Зевс, или только словами, как бедный Прометей?
– Расстреливать будем… – мрачно сказал Кукушкин.
– Благодарю вас… – тихо пробормотал Гриша, поклонился и сел на траву, скрестив ноги калачиком.
Развеселившиеся было колхозники сразу притихли, потупили головы. Кукушкин же повернулся к Ахтырову и сердито спросил:
– Это что за тип такой?
– Вы не сердитесь на него, – ответил Ахтыров, – он немножко того… а парень неплохой…
– Так какого чёрта вы мне тут сумасшедших подсовываете! – вскипел Кукушкин. – Таким субчикам место в домах, специально для них отведенных, а не на деловых собраниях.
Что-то ему не понравилось в речи Гриши, и он записал его фамилию. Потом подумал, сморщился, скомкал бумажку и бросил ее под стол.
– Дальше! – приказал он Пронину.
Но не успел Пронин встать, как Гриша стрелой метнулся под стол, достал смятую бумажку, бережно расправил ее и положил снова перед Кукушкиным. Кукушкин ошалело посмотрел на Гришу, схватил бумажку, разорвал ее в клочки, вскочил и, размахивая руками, закричал:
– Уберите этого идиота с собрания! Не могу я больше его видеть!
Алим Ахтыров подошел к Грише, взял его за плечи, тихонько подталкивая, провел, как под конвоем, сквозь толпу и приказал ему сидеть за кустами бузины тише воды и ниже травы, или еще лучше – уйти совсем прочь.
– Как вам угодно, Алим Алимыч… – охотно согласился Гриша, надевая на голову огромный синий картуз и пытаясь увидеть из-под козырька Ахтырова… – лучше я уйду совсем.
– Иди, иди, Гриша. Тебе тут нечего делать. И потом: разве можно в эдаком виде ходить по улицам!.. Зайди завтра к нам, Манефа даст тебе мои старые штаны да рубашку, что ли…
– Спасибо… – мягко поблагодарил Гриша и, выбрасывая журавлиные ноги, направился куда-то к Волге.
Когда перешли к «разному» и Кукушкин торжественно заявил, что говорить можно все открыто и не бояться, то колхозники, перебивая друг друга, заговорили сразу все. И от этого галдежа мгновенно проснулись те, кто уснул во время доклада Кукушкина. Одни жаловались на то, что не хватило до весны хлеба, другие – на неправильно записанные трудодни, третьи – на недостаток инвентаря – словом, все на что-нибудь жаловались.
– Председателя колхоза надо сменить! – крикнул кто-то из толпы и тут же спрятался.
– Врешь! – взметнулся высокий и тощий, как костыль, старик. – Врешь, сукин сын! Алим за нас в огонь и воду! Без него совсем подохли бы. Не в ём дело. Город не помогает. Непосильные заготовки требуют! Скоро штаны сымать будем да в Москву посылать!..
– Тише! Тише, товарищи! – успокаивал Пронин.
– Что тише? – разошелся старик. – Али правда-матка глаза колет?
Кукушкин нагнулся к Ахтырову и тихо сказал:
– Поставь в протоколе крестик против фамилии этого старика.
Алим молча поставил карандашом жирный крест. Голова его начинала болеть, в висках стучала кровь и пересыхало горло.
– Ну и колхозик! – качал головой Кукушкин и злобно посматривал на Ахтырова и Пронина. – Развели вы тут контру, как червей навозных, мать вашу за ногу…
– Валиева вините… – защищался Пронин.
– Валиева? А вы что смотрели? Тоже мне – коммунисты!.. Залепить бы вам обоим по выговору!
Алима Ахтырова и ругали, и защищали колхозники. Больше защищали. Не понравилась народу и выходка семнадцатилетнего паренька Мишки. Он подошел к столу, засучил зачем-то рукава, смачно плюнул на землю, покосился на Ахтырова и громко сказал:
– Товарищ уполномоченный! Надо прямо заявить: ошибочки за председателем водются… Кого в наш колхоз напринимали? Почему конюшню доверили бывшему кулаку Макару Шубину? Человек в ссылке был… Вот ежели что с лошадьми случится… тогда меня вспомните…
Опять Алиму пришлось ставить крестик против фамилии конюха, специально занесенной в протокол.
Допоздна шумело собрание. Кукушкин нервничал, что-то записывал, кричал на сбившегося с толку Пронина, сердился на молчавшего Ахтырова и под конец, закрыв собрание, назначил экстренное партийное совещание на другой день.
Возбужденные, усталые, но все еще горячо о чем-то спорившие колхозники стали расходиться по домам.
