под навесом сарая кто-то стои?т, кутаясь в платок. Вгляделся.
– Маня…
И подбежал к ней. Она обвила его шею рукой, притянула к себе, расстегнула на его груди китель, рубашку и прильнула холодной и влажной щекой к его телу. Зубы ее выбивали мелкую, звучную дробь; шерстяной платок был насквозь мокрый.
– Не брани… я жду тебя тут давно… я боялась пропустить тебя… Зачем ты к ним пошел?
Она схватила его за руку и прямо по высокой крапиве и по лопухам повела вдоль бревенчатой стены, обогнула один угол, другой и, толкнув скрипучие ворота, втянула Дениса в темный и теплый от сена сарай.
– Тут хорошо, Денисушка… тепло, мягко…
За рекой попыхивала голубая зарница, слабо и нерешительно, и свет ее не долетал до Отважного, лишь четче проступали черные силуэты верхушек берез под горой. Медвяный запах теплого летнего дождя и некошеных трав густо плыл по селу. Где-то лениво и грустно стучала колотушка ночного сторожа. Был этот глухой старик-сторож любимцем отважинской молодежи. Знал он все любовные истории, знал наперечет все укромные местечки, где находили себе приют влюбленные. Подойдет погожей лунной ночкой к воркующей парочке – корректно постучав колотушкой шагов за сто, – поздоровается, попросит у парня закурить. И так, от лавочки к лавочке, от обруба к обрубу, от погреба к погребу кочует всю ночь, пока не наберет полный кисет махорки. А заполночь, когда прохрипят первые кочета, заберется на мякину под чужой обруб, сунет колотушку под голову и вздремнет до утра. Утром стук-бряк – еще раз колотушкой, и пошагает домой, мурлыча в бороду стариковскую свою песенку: «Шумел, горел пожар московский…» Иногда парни пошутят над стариком. Разыщут его, спящего, выкрадут колотушку из-под головы и заорут изо всей мочи: «Вставай, дед! Пожар!!» Старик всполошится, хвать – а колотушки нет…
К рассвету дождь прошел. Сквозь щели тесовой ветхой крыши сеновала голубыми струями ворвались тонкие лучи солнца, и в них, как мальки в ручье, заплавали, заиграли золотистые пылинки. Денис с трудом разлепил отяжелевшие веки, беспокойно оглянулся. Манефа лежала рядом, на спине, кусая белыми зубами сухой стебелек тимофеевки. На алых губах ее, припухших от поцелуев, чуть порхала счастливая, почти безумная улыбка. Она, видимо, не смыкала глаз во всю ночь. Заметив, что Денис проснулся, она порывисто повернулась, с хрустом подминая прошлогоднее ломкое сено, и разомлевшим от ласк, усталым, но все еще горячим и ненасытным телом привалилась к Денису…
XXVI
В одну душную ночь, когда комната полна была серебряного лунного света, а по саду бродили причудливые тени, Варя никак не могла уснуть. Она несколько раз зажигала лампу и принималась читать, но тут же откладывала книгу в сторону – голова не воспринимала прочитанного.
За последнее время Варя стала примечать странности за Денисом и смутно догадывалась, что причина этих странностей опять та же таинственная незнакомка, ради которой Денис так невежливо покинул ее тогда, в метель. Вернувшись, он молча сел в кресло и стал слушать музыку. А Варя играла, много играла в тот вечер, и хорошо играла. И все хотела спросить его об этой незнакомке, но почему-то не спросила. Потом он ушел. А на другой день она была на сельских посиделках в надежде что-нибудь выяснить, но ничего не выяснила, и ей даже было потом немного стыдно за свою подозрительность. В конце концов, какое ей дело до всего этого? Потом учила сельских девушек танцам, иногда приходил на уроки Денис, всегда один, шутил с девушками и ни к одной из них не проявлял особенного внимания.
Пришла весна, приехали Нелли, Густомесов, Кистенев. Жизнь стала оживленнее. Прогулки, стихи, музыка, вечеринки… Денис повеселел, стал чаще бывать у Белецких, и Варя как-то совсем позабыла о зимнем происшествии. А теперь? Что с ним теперь? Он стал угрюм, рассеян, неохотно разговаривал, избегал встреч с Варей и почти не уходил с парохода по вечерам. И это стало ее мучить. Почему Денис, такой прямой и откровенный – почему он скрывает что-то от своего друга? Зачем?.. Нет-нет, тут что-то не то!
Варя закинула обнаженные руки за голову и задумалась.
Почти пять месяцев прошло с тех пор, как она приехала в Отважное. И странное дело – она совсем не скучала по Москве, ни капельки. Отчего бы это?
Серебряный лик луны дрожит в никелированной шишечке на спинке кровати, на полу лежат ровные квадраты света, и мягкие тени прячутся по углам комнаты. На туалетном столике возле смешного фарфорового китайчонка звонко тикают золотые часики, небрежно сброшенные с девичьей руки. Проходит час, другой… А Варя все не спит. Щеки ее горят, черные волосы разметались по жаркой подушке, под темными ресницами тихо и светло вспыхивают синими огоньками усталые глаза.
А что такого особенного в этой незнакомке? Ведь Варя может прямо и открыто спросить о ней у Дениса. И даже наверное спросит, завтра же и спросит. И в этом не будет ничего, совершенно ничего неучтивого. Денис друг ее детства, близкий человек не только ей, но и маме и папе – всей семье, и она имеет полное право поинтересоваться некоторыми подробностями его частной жизни. И никто не может ей запретить этого, а Денис не имеет права скрыть от нее правду… Но почему, почему все это так ее занимает?
– А что если я… влюблена?
Осененная этой неожиданной мыслью, она привстала и села, спустила с кровати босые ноги.
– Влюблена… влюблена… Вздор! Ну какой вздор!..
