— Нет, товарищ майор, не вижу. Но она где-то за дорогой, за подбитым танком прячется… — И тут же испуганно: — Немцы, товарищ майор. Человек пять. Лезут сюда…
— Так чего ж ты мямлишь, тетеря рязанская? Наводи на них орудие! Пулемет! Огонь! Жги их, в душу их мать! Снаряд! — и, не сдерживая стона от охватывающей все тело боли, совал в руки Сотникову снаряд.
Тот, действуя ножными спусками, прижал пехоту к земле пулеметным огнем, затем нажал педаль орудийного спуска. Ахнуло, еще раз почти под самым носом, перед внутренним взором Вологжина вспыхнуло яркое пламя, оно обожгло тело и тут же сменилось темнотой.
По броне танка стучали. Вологжин медленно приходил в себя, не понимая, где он и что с ним. Он вспомнил вспышку и подумал, видел ли он ее или это что-то другое.
За танковой броней перестали стучать, и кто-то сказал:
— Да мертвые они все, товарищ капитан. Вы понюхайте, какая вонь оттуда прет — ужас просто. А мухи… Фу ты, черт, сколько их!
— Надо открыть люк.
— Как же его откроешь? Взорвать разве что…
— Не выдумывай, Чеботарев. Они час назад еще вели огонь… Не могли они погибнуть. Не имеют права. Давай раскопаем люк механика-водителя. Может, он открыт. Или снизу подлезем.
Вологжин хотел что-то сказать, но губы не разжимались, язык не ворочался. Тогда он стал шарить слабыми руками по броне башни, но ничего не находил, да и не знал, что ищет. Все минувшее, как и настоящее, казалось кошмаром, из которого нет выхода. Он протянул руку туда, где должен сидеть наводчик — рука уткнулась в неподвижное тело. Вологжин напряг память, но память ему ни о чем не говорила. А рука между тем нащупала другую руку, совершенно холодную. И тут опять в мозгу вспыхнуло — и он вспомнил: Сотников! Сотников должен быть живым. А он мертв. И не только потому, что холодная рука, — чего не бывает! — но более всего потому, что рука была мертвой. И на него вдруг навалилось такое горе, такое страшное, что он задохнулся и замычал от этой подлой несправедливости, потому что… потому что лучше бы убило его, Вологжина, — он и без того наполовину труп, — чем этого жизнерадостного мальчишку, проведшего с ним в замкнутом пространстве почти две недели, задыхаясь от вони, от невыносимой жары и жажды, от мух, от невозможности выбраться и почти стопроцентной возможности умереть в этом аду.
— Там кто-то живой, товарищ капитан, — послышался все тот же голос, и голос этот показался знакомым, как и голос капитана, который крикнул:
— Эй! Ребята! Кто там живой? Свои это. Капитан Тетеркин. Откройте люк, если можете.
Вологжин с трудом дотянулся до запорного рычага, долго не мог сдвинуть его с места. Наконец рычаг подался, но толкнуть крышку сил не осталось, и он тяжело задышал и закашлялся.
— Вологжин! Товарищ майор! Вы это?
— Я, — прохрипел Вологжин.
— Мы сейчас! Сейчас мы! — засуетились снаружи голоса.
Затем лязгнуло железо — и крышка люка откинулась. Вологжину показалось, будто стало светлее. И кто-то сказал голосом начальника штаба:
— Товарищ майор! Андрей Филиппович! Бож-же ты мой! Что они с вами сделали…
Глава 29
Жуков летел в Москву по вызову Сталина. У трапа самолета перед вылетом ему передали письмо от командующего Пятой гвардейской танковой армией генерала Ротмистрова. Жуков принял конверт, покрутил его и сунул в карман. Что мог писать ему Ротмистров? Ничего, кроме оправданий своим бездумным, самонадеянным распоряжениям. Во время их встречи Жуков высказал генералу все, что он думал о его методах командования армией. Ротмистров тогда даже не пытался возражать. Да и что он мог возразить? Что выполнял приказ командующего фронтом? Но командующий фронтом не командовал танковой армией, а лишь ставил ей задачу. Что маршал Василевский не отменил приказ на атаку немецких позиций после того, как стало ясно, что задача таким образом выполнена быть не может? Но маршал Василевский тоже не командовал армией. Ротмистрова извиняло лишь то, что немцы, хотя к Прохоровке все-таки прорвались, но дальше западной окраины не прошли. Однако остановили их дальнейшее продвижение ни столько самоубийственные атаки танковых бригад и корпусов на подготовленные позиции врага, сколько стойкая оборона пехоты. Тем более что он, Жуков, прибыв на Воронежский фронт, хотя и не отменил приказ Ватутина, зато наладил более четкое взаимодействие танков с пехотой и артиллерией, подтянул авиацию.
И все-таки не это заставило повернуть назад немецкие танковые дивизии, а многочисленные прорывы немецкого фронта армиями Центрального, Брянского и Западного фронтов, которые окончательно похоронили попытку Гитлера повернуть ход войны вспять танковыми ударами под основание Курского выступа.
