— Сотников! Ты чего? — забеспокоился Вологжин, почувствовав, как внутрь танка хлещет вода.
— Нет никого, товарищ майор! — крикнул, склонившись над люком Сотников. — И не видно ничего: ни мы их, ни они нас. Вы откройте свой люк. Сможете?
Вологжин помедлил, борясь с искушением, затем сдвинул запор и поднял крышку, и на него обрушились потоки дождя. Он ловил струи ртом, лицом, телом. В минуту он стал мокрым до нитки, но ощущение опасности ни на мгновение не покидало его, и он, едва почувствовав ослабление дождя, закрыл люк и сев на мокрое сиденье, дернул за штанину Сотникова.
— Все! Хватит, Сотников! Закрывай люк.
Тихонько звякнула крышка, и разочарованный голос Сотникова произнес:
— Еще бы пару минут, товарищ майор, каски были бы полными.
— Выставляй свою жестянку и набирай. Но смотри в оба.
Гроза пронеслась, но дождь не прекратился. Правда, не такой сильный, однако дорога по-прежнему пустовала, и саперы все еще сидели в своих палатках. Зато теперь мимо танка несся по промоине мутный поток воды. Он шумел, ворочал камни, камни ударялись в гусеницы, в катки, стучали в днище, точно просясь внутрь. Вода поднялась внизу, залив трупы погибших танкистов, она булькала, хлюпала, ворчала, вонь усилилась — до тошноты.
— Нижний бы люк открыть, — зашептал Сотников. — Смыло бы тогда все, чище бы стало, дышать легче…
— Почему нельзя открыть? — спросил Вологжин, восстановив в своей памяти конструкцию люка и его запоры.
— Выгнуло его, товарищ майор. Одним концом его как бы выдавило наружу, поэтому вверх ему дороги нет. Ломы нужны и кувалда, иначе никак.
— Ну, никак так никак. И говорить об этом нечего.
И все-таки после ливня дышать стало легче. А дождь, продолжавшийся какое-то время еще и по темну, то затихая, то припуская, позволил Сотникову наполнить водой две полуторалитровых фляжки.
— Ничего, жить можно, — бодрился Вологжин, хотя боль в глазницах возникла снова и с каждым часом все нарастала и нарастала.
Видать, началось воспаление, а что делать в таких случаях, он не знал. Но и ничего не делать было нельзя, и оставалось лишь снова прижечь раны водкой. И тогда он решительно содрал повязку и почувствовал, как по лицу его течет не то кровь, не то гной.
Сотников склонился над ним, стал вытирать под глазами марлевыми тампонами, и говорил, говорил, говорил, заглушая свой страх, свою неуверенность, но Вологжин, сжавшись в комок, с трудом сдерживая рвущийся из груди стон, не понимал ни единого слова.
Когда Сотников закончил чистку и наложил на глазницы тампоны, смоченные водкой, и прижал их новой повязкой, Вологжин, переведя дух, отпил из фляги несколько крупных глотков водки. В голову ему тут же ударил хмель, и все поплыло куда-то, и он сам поплыл, и казалось ему, что плывет он на противоположный берег Шексны, при этом совершенно голый, а на том берегу немцы, немцы, немцы…
Миновал еще один день, на этот раз пасмурный, с моросящим дождем. Впервые в танке стало холодно, и Вологжин пожалел, что поддался минутному настроению во время ливня, открыл люк и промок. Теперь в мокрой одежде было весьма неуютно. Сотников укутал Вологжина плащ-накидкой — стало вроде бы теплее.
«Енисей» их не беспокоил. Немецкие саперы по-прежнему вгрызались в каменистую землю у подошвы гряды, вдалеке бухали пушки. К концу дня по раскисшей после дождя дороге в обратную сторону, то есть на юг, поползли колонны машин с солдатами, легкие танки, орудия. Было хорошо слышно, как буксуют машины, кричат солдаты, воют моторы.
Сотников докладывал обо всем увиденном.
— Как ты думаешь, они отступают, — спросил Вологжин, — или совершают перегруппировку?
— Не знаю, товарищ майор, — не сразу ответил Сотников, и Вологжин словно увидел, как тот вздернул в недоумении свои мальчишеские плечи. — А только не похоже, чтобы драпали, товарищ майор. Да и пушки стреляют далеко — еле слышно.
— Значит, в одном месте фриц не прошел, будет пытаться прорваться в другом, — высказал свою догадку Вологжин и, вызвав «Енисея», коротко доложил обстановку.
«Енисей» долго не отвечал, затем среди треска и писка послышался далекий, едва различимый голос, который велел ждать и больше его не вызывать: он сам вызовет, когда понадобится. Это показалось Вологжину странным. В сердцах он выругался, но не вслух, а про себя: фрицы — вот они, бей их: никто не мешает, а они… они там, черт знает, о чем думают. Но привычка к дисциплине повиновения командам взяла свое. К тому же им там виднее — и в прямом и в переносном смысле слова. А ему тут…
Утром двенадцатого июля Вологжина разбудил слитный и все усиливающийся гул далекого боя. Вскоре там ревело уже без передыху, лишь изредка понижая тон, чтобы на фоне не прекращающегося гула можно было различить отдельные выстрелы танковых орудий и самоходок, взрывы снарядов, бомб, мин и чего там еще. Вологжин припомнил карту, расположенные на ней села и хутора, речки и отмеченные значками высоты, не шибко большие, однако в военном деле имеющие подчас огромное значение. Зная немецкую тактику прорывать фронт на сравнительно узкой полосе, он представлял, как наши атакуют немцев по флангам, немцы огрызаются, продолжая рваться вперед, и там-то, скорее всего, сейчас и разворачиваются главные события. Это должно быть не слишком далеко от них, но, если судить по звукам, очень даже порядочно, и может случиться так, что рации не хватит мощности, чтобы
