— Что там у тебя, Василий Игнатьевич?
— Срочное сообщение из 69-й.
— Читай!
— Молния. Противник силами более пятидесяти танков с мотопехотой, при поддержке артиллерии прорвал фронт и движется на Корочу и Казачье. В то же самое время он прорвался через Северский Донец и вклинился в оборону 48-го стрелкового корпуса. По предварительным данным против армии действуют две-три танковые и две пехотные дивизии. Командование армии делает все возможное для отражения атак противника и ликвидации прорыва. Подписано: Крюченкин. Иванов.
— Час от часу не легче, — пробормотал Ватутин, отпуская начальника оперативного отдела. И, обращаясь к маршалу Василевскому: — Александр Михайлович, надо звонить товарищу Сталину. Крюченкин своими силами прорыв ликвидировать не в состоянии. Фронт помочь ему ничем не может: рядом нет ни танковых, ни артиллерийских подразделений. Пока они доползут, противник прорвет наш последний рубеж обороны. Я считаю, что самое оптимальное решение — взять у Конева два-три корпуса, в том числе хотя бы один механизированный.
Василевский и сам понимал, чем грозит для Воронежского фронта новый прорыв немцев на Прохоровском направлении. И без лишних слов приказал связать себя со Сталиным.
— Что там опять у вас стряслось, товарищ Василевский? — прозвучал в трубке сиповатый голос Сталина, настолько отчетливый, что Василевскому показалось, будто Верховный говорит из соседней комнаты.
Обрисовав обстановку, он замолчал, прислушиваясь к дыханию Сталина. При этом сам дышал едва-едва, точно боялся спугнуть благоприятный для себя и всех остальных ответ.
— Хорошо, — снова зазвучал близкий голос. — Обратитесь от моего имени к Коневу, пусть он срочно выдвигает на указанные вами рубежи стрелковый и механизированный корпуса. Держите с Коневым постоянную связь. Обо всем докладывайте в Ставку каждые два часа.
И в трубке все стихло. Затем женский голос произнес: «Конец связи».
Василевский глянул на часы: они показывали 2 часа 32 минуты. В помещении некоторое время висела давящая тишина, будто смерч или бомбежка пронеслись мимо, лишь опалив этот дом своим смертоносным дыханием.
— Я думаю, Александр Михайлович, — первым нарушил тишину Ватутин, — что начало контрнаступления надо перенести по крайней мере на восемь часов утра. Надо передать Ротмистрову, чтобы часть его танковых бригад начали в срочном порядке готовить оборону по дуге, охватывающей Прохоровку с юго-запада до юго-востока. Тоже самое передать и генералу Жадову. А там сама обстановка подскажет, какие еще меры надо будет принять, чтобы не выпустить противника из системы третьей линии армейских рубежей.
— Что ж, — заговорил, вставая и расправляя плечи, маршал Василевский. — Решение принято, будем проводить его в жизнь. Я, как и договорились, буду на КП у Ротмистрова.
И маршал, пожав руку Ватутину и Хрущеву, покинул неприметный домишко. Через минуту его «виллис», сопровождаемый усиленной охраной, растворился в ночной темноте.
Глава 19
Алексей Петрович Задонов только что прилетел с Центрального фронта, три дня назад начавшего наступление совместно с Брянским и Юго-Западным фронтами. Сообщив об этом в «Правду», он тотчас же получил приказ главного редактора газеты Поспелова перебраться на Воронежский фронт, где ожидаются большие события, долженствующие окончательно завершить разгром немецкой группировки, нацеленной на Курск с юга. Перед Задоновым была поставлена задача дать серию развернутых репортажей с места событий, в которых отобразить возросшую мощь Красной армии и полководческий талант ее командиров.
Алексей Петрович без всякого энтузиазма встретил это задание, по опыту зная, что в Москве всегда ожидают больших результатов от предстоящих событий, чем они оказываются на самом деле при ближайшем их рассмотрении. Так было под Сталинградом, где с окруженной немецкой армией возились почти три месяца, так было под Ржевом, где немцы были почти окружены, но никак не хотели дать окружить себя окончательно, и не было никаких оснований предполагать, что нечто подобное не повторится под Курском. Конечно, немцев побьют, как бивали уже ни раз, но какой ценой — вот в чем загвоздка. А цена эта ляжет невостребованным грузом в дневниках и записных книжках Задонова, и неизвестно, настанет ли когда-нибудь время, чтобы показать своему народу, какую цену он заплатил за свою свободу и независимость. Следовательно, какие-нибудь героические частности — это сколько угодно, а чтобы действительно отразить всю картину в целом — об этом и не думай. Впрочем, народу и без того тяжелее некуда, а бередить его истерзанную душу описаниями новых напастей — дело не только вредное для этого народа, но и опасное.
Алексей Петрович хорошо помнил, как измывались русские газеты в шестнадцатом году над своей армией, ее генералами и всеми институтами
