Российской власти, как рушилось в его еще не окрепшем сознании вера во все эти непременные атрибуты государства, как яд отвращения и сомнения отравлял душу молодого поколения интеллигенции, с каким отчаянием взирал на все это его отец, знавший о творящихся безобразиях больше многих и многих, как он то и дело восклицал: «Но так же нельзя, господа хорошие! Так ведь и до Стеньки Разина с Емелькой Пугачевым докличемся!» И ведь докликались. И проблема не в том, чтобы сейчас в той же «Правде» сообщать, как иной командир дивизии раз за разом гонит своих солдат на укрепленные позиции противника, без артиллерии, без авиации, без танков, точно решил истребить свою дивизию к чертовой матери — так она ему надоела. Этому командиру и еже с ним еще достанется от истории. Весь вопрос в том, когда именно. А хотелось бы, чтобы сразу же после победы, когда затихнут страсти и надо подводить итоги, имея в виду будущее, которое ведь тоже не обещает быть легким.
Летели почти всю ночь на бомбардировщике Пе-2. А ночи-то все еще короткие, и не дай бог оказаться в небе чистой голубизны один на один с каким-нибудь «мессером».
Алексей Петрович, на сей раз устроившись в кабине стрелка-радиста, пытался рассмотреть внизу хоть что-нибудь, но тьма была столь густой, а небо таким звездным, что лишь едва заметные отблески его в извилистых руслах рек могли указывать пилоту правильное направление. Но сколько коллег- журналистов Алексея Задонова залетало не туда, а иногда и к немцам, сколько их сбивали свои же зенитчики или ночные истребители, сколько гробились при посадке, об этом не знает никто, зато молва среди газетчиков увеличивала подобные случаи многократно, так что иногда, залезая в кабину «кукурузника» или, как в этот раз, в кабину стрелка-радиста «пешки», вспомнишь и бога, и черта, и всех святых.
Чем ближе подлетали к цели, тем виднее становились то в одном месте, то в другом зарницы артиллерийской пальбы. Иногда они охватывали довольно широкое пространство, но по этим зарницам, по светящимся нитям пулеметных трасс, которые то сходились, то расходились, тая в кромешной темноте, трудно было определить, где проходит линия фронта.
Самолет жался к темной земле, ища там спасения от занимающейся зари, малиновым пламенем, точно кровь сквозь бинты, пробивающейся из-под облаков по левому борту.
Алексей Петрович, сидя спиной к хвосту самолета под плексигласовым колпаком, не заметил, по каким таким признакам летчик определил место посадки. Но он различил по тряске, охватившей самолет, выпуск шасси. Вслед за этим, только как-то совершенно неожиданно, самолет ударился колесами о землю и заскакал по неровностям, сердито всхрапывая моторами. Наконец тряска прекратилась, самолет медленно покатил куда-то и встал. И тотчас же заглохли оба двигателя. Прошипел сжатым воздухом открывающийся фонарь кабины пилота. После этого и Алексей Петрович открыл свой фонарь, но еще подождал несколько минут, привыкая к тишине и покою.
Выбравшись на крыло, предварительно освободившись от бесполезного парашюта, все еще цепляясь рукой за холодный бок самолета и покачиваясь, Алексей Петрович огляделся, с облегчением различая признаки земной жизни. Над ближайшими холмами то ли всходила, то ли садилась оранжевая луна. После прошедших дождей земля парила, воздух был наполнен сладостными запахами хлебов, цветущего клевера, донника и полыни. В ночной темноте слышался прерывистый гул моторов и рев пропеллеров едва различимых самолетов. То там, то здесь звучали родные голоса, и казалось, что звучали они исключительно ради того, чтобы лишний раз утвердить в его сознании прочность земного существования, ради чего он, простой смертный, забирался в очередной раз в такое непредсказуемое сооружение, как самолет.
Подсвечивая синими фарами землю под самыми колесами, из темноты вылепился «джип», остановился в десяти метрах от самолета, и кто-то из него крикнул зычным голосом:
— Скажите, подполковник Задонов, спецкор газеты «Правда»… он не на вашем аэроплане прилетел?
— На нашем! На нашем! Вон он, на крыле стоит, мается! — ответил знакомый голос штурмана.
— Алексей Петрович! Товарищ подполковник! Мы за вами. Из политотдела фронта звонили.
— Сейчас, ребята, — ответил Задонов, почувствовав тепло благодарности к этому неизвестному ему человеку, осторожно подвигаясь к краю крыла и руками пытаясь нащупать, за что бы такое зацепиться, чтобы не свалиться вниз, хотя высота здесь не такая уж и большая.
Но тело самолета было гладким, никаких ручек и скоб нащупать не удавалось, а прыгать на смутно виднеющуюся внизу землю боязно: еще неизвестно, что там окажется под ногами. Да и не по годам ему такие прыжки. Но тут кто-то приставил к крылу стремянку, и посоветовал:
— Давайте вашу ногу, товарищ подполковник. А то промахнетесь еще. Да вы спиной встаньте к краю! Спиной! Вот та-ак… Вот-вот сюда ее, ногу-то, сюда. Да не бойтесь, стремянка прочная, выдержит.
Общими усилиями с почти неразличимым в темноте человеком Алексей Петрович достиг земли и утвердился на обеих ногах, шумно выдохнув воздух.
— Фу ты, господи! Наконец-то на земле. Правда, все еще качает. Спасибо, товарищ. Без вашей помощи я бы точно разбился в лепешку.
С этими словами Алексей Петрович нашел руку человека, видать из механиков, пропахшего бензином и маслами, и крепко ее пожал. Затем, уже по традиции, пожал руки летчику и штурману, поблагодарил их за удачный перелет и пожелал дожить до победы. И только тогда забрался в машину, плюхнулся на сидение и познакомился с представителем политотдела танковой армии — им оказался капитан Триммер. От него узнал, что ему, капитану Триммеру, приказано доставить подполковника Задонова в штаб командующего Пятой гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова и сопровождать его повсюду, куда товарищ Задонов пожелают поехать или пойти.
