неземное блаженство от успокоения растревоженной души, которую охватили мир, покой и благорастворение в воздусях. Но вот божество убрало свою руку, и ощущения радостного праздника стали растворяться в текущих заботах, все же оставив после себя какую-то особую приподнятость души и ощущение того, что после этого прикосновения я стала значительно добрее и чище в своих помыслах. Снующие то тут то там местные латинки уже не казались мне двуногими животными – самками, годными только в качестве постельной утехи или же в качестве объектов жертвоприношения. И это было только одно касание. А что будет, если русский священник и в самом деле посвятит меня своему богу, и я стану такая же умная, добрая и хорошая, как фройляйн Анна и фройляйн Ника. Эта мысль и пугала меня, и возбуждала.
И тут мне в голову пришла одна мысль:
– Да, падре, – сказала я, – а что будет с моими соплеменниками, которых вы хотите освободить от власти херра Тойфеля? Им, вероятно, тоже придется менять его на нечто большее, а не меньшее, не говоря уже и о том, что фройляйн Анна, как начинающая богиня, просто не сможет принять такой поток неофитов.
– Да, – ответил он, – о последнем я и не подумал, и о предпоследнем тоже. Но выход тогда, фройляйн Гретхен, только один – вывести отсюда весь твой народ тевтонов, ведь по всем нашим первоначальным договоренностям с олимпийскими богами ему здесь совсем не место. Знаешь что – расскажи мне, пожалуйста, о том, что значит быть тевтоном или тевтонкой, о вашей жизни под властью херра Тойфеля, о том, во что вы верите и к чему стремитесь? Мы же об этом почти ничего не знаем.
Я на какое-то время задумалась, но чувство умиротворения и неги еще не до конца меня оставили, и я, запинаясь на особо трудных или страшных моментах, начала рассказывать падре всю историю моей жизни. О доме, о семье, о кадетском училище СС, о храмах херра Тойфеля, и о наших жрецах, отправляющих в его честь особые мистерии с человеческими жертвоприношениями.
Когда я сама была тевтонкой в полном смысле этого слова и носила в себе частичку этого злобного чудовища, то все это казалось мне нормальным и обыденным. Но сейчас, сидя рядом с представителем божества совершенно противоположного толка и рассказывая ему о наших порядках, я медленно, но верно проникалась ненавистью и отвращением по отношению к моему к прошлому образу жизни. Теперь эти мистерии с жертвами, мучительно умирающими на алтаре, вызывали у меня не приступы восторга и сопричастности к чему-то высшему и великому, а одно только омерзение и жалость к несчастным жертвам, которые как минимум наполовину были той же самой тевтонской крови, что и я сама.
– Где твои сестры, Гретхен? Где твои братья? – грозно спрашивало стоящее за спиной отца Александра божество, а я и не знала, что ему на это ответить. Мои единокровные сестры будут на алтаре принесены в жертву херру Тойфелю, мои сводные братья отдадут за него жизни на поле боя… Мой отец не глядя делал детей многочисленным служанкам, моя мать творила зло, даже не ведая об этом – но зачем мне в таком случае жизнь, если мне стыдно смотреть в глаза настоящим людям и истинным арийцам, способным из грязи обыденности подняться до вершин богоподобия…
И тогда я разрыдалась во весь голос, оплакивая всех тех, кто отдал жизнь ради существования такого урода, как херр Тойфель, и на этот шум прибежали и фройляйн Анна, и фройляйн Ника, и другие женщины из местных, которых я уже могла воспринимать как людей, а не как говорящих животных. А падре Александр сидел рядом, гладил меня по спине и говорил:
– Поплачь, девочка, поплачь. Так тебе будет легче.
Княжна Елизавета Волконская, штурм-капитан ВКС Российской Империи.
За полдня мы отмахали, наверное, километров пятьдесят, не меньше, каждый час пересаживаясь на заводную лошадь, и при этом ни разу не сбившись со следа, оставленного караваном амазонок, некогда, почти что в прошлой жизни, захвативших в плен меня и прапорщика Пихоцкого. Я пока не пыталась повторять свой опыт с захватом сознания парящего в вышине стервятника, но при приближении к месту посадки штурмоносца обязательно попробую это сделать. Соваться к машине без воздушной разведки может оказаться опасным, ведь амазонки могли оставить там засаду из десятка-другого своих бойцыц. Как говорит в таких случаях капитан Серегин, лучше перебдеть, чем недобдеть. Конец цитаты.
Пока же за все время нашей поездки нам не встретилось никакой, даже самой малейшей опасности, если, конечно, не считать таковой встреченное нами под вечер стадо голов в двадцать огромных, ростом в холке с трехэтажный особняк, длинношеих животных, грациозно передвигающихся на длинных толстых ногах, и выглядящих как помесь жирафа с бегемотом. С жирафом их роднило то, что вытянув свои длинные шеи, они меланхолично объедали листья с верхних ярусов веток растущих повсюду раскидистых одиночных акаций. Я представила, сколько листьев в сутки надо одной такой туше, и вздрогнула. По сравнению с этим животными даже слон казался бы недомерком – ближе всего по своим размерам они стояли к гигантским динозаврам типа диплодоков. Возле двух таких гигантов (очевидно кормящих самок) околачивались особи размером поменьше, примерно так с хорошего рыцарского коня. Как я поняла, это был приплод этого года, пока еще питающийся материнским молоком.
Не успели мы подъехать поближе, как были замечены доминирующим самцом, который повернул в нашу сторону свою огромную голову, дожевал очередную порцию листьев и издал ужасающий трубный рев, тут же подхваченный всем стадом. Было похоже, будто одновременно клаксонами загудели несколько тысяч мобилей, попавших в пробку где-нибудь на въезде в большой Нью-Йорк. Очевидно, эти звери ранее уже встречались с людьми, и эти встречи оставили у них о себе не самые приятные воспоминания.
Капитан Серегин озабоченно пожал плечами и приказал повернуть лошадей, чтобы обойти растревоженное стадо по широкой дуге. И в этот момент я
