оплавляющий ртутными ожогами взгляд. Чихо не хочет закрывать глаза, впитывая посекундно каждый момент, каждый едва слышный шорох ткани, сбитое дыхание и эту бледную, по-блядски притягательную кожу. Он, не отрываясь, прослеживает каждый потускневший за это время след, оставленный его собственными руками еще тогда, в номере отеля. Чонгук расстегивает брюки, стягивая их к лодыжкам, и выпутаться, переступив через сбившийся комок, получается только спустя пару минут, потому что колени и ладони против воли предательски трясутся, лишая возможности не запутаться в одежде. Он топчется на месте, сглатывает, жмурясь до белесых пятен перед глазами, и тянется к резинке боксеров.
— Снимай уже! — Чихо не выдерживает снова, бесится, и Чон, не поднимая головы, подчиняется, стаскивает с себя боксеры и подавляет желание инстинктивно прикрыться.
Чонгук раздевается перед клиентами не в первый раз, и пару из них даже под музыку, но так ужасно он себя чувствует только сейчас. Ему кажется, что Чихо своим взглядом лезет прямиком под кожу. Чону так стыдно, что хочется провалиться под землю, лишь бы взгляд У перестал так хищно облеплять со всех сторон. Чихо проводит подушечками пальцев по его груди, обводит соски, плавно спускается вниз, проводя ладонями по ребрам почти невесомо, совсем не так, как в прошлые их встречи, но все же не удерживается от искушения оцарапать впалый живот. Чонгук понимает, что стоять как истукан перед клиентом, даже если он твой собственный брат, и ты готов отдать все, лишь бы через это не проходить — неправильно. Чон тянется рукой к волосам У, зарывается в них ладонью, второй, упираясь в его плечо, так, чтобы можно было хотя бы попытаться себя удержать, когда ноги окончательно откажутся держать. Но Чихо резко встает, толкает Чонгука на кровать и начинает раздеваться сам. Чон отползает к изголовью кровати и смотрит настороженно, почти заставив себя откинуть замешанную на страхе панику. Бояться уже поздно.
— Я же сказал, что хочу поиграть, — У в одних боксерах подходит к шкафу и, достав что-то, садится обратно на край кровати. — Я хочу, чтобы ты растянул себя для меня. Медленно, красиво и по-блядски. Будешь ломаться — прогоню. Так что будь той высококлассной шлюхой, какой тебя и продает Кен. Покажи, что ты умеешь, и доставь мне удовольствие.
Чонгук отводит взгляд в сторону, щеки почему-то топит слабый румянец при мысли, что ему придется делать это перед У. Но выбора нет. Как и всегда в жизни Чонгука. Пора бы к этому привыкнуть. Он не зря стоит практически вдвое дороже любой другой шлюхи в борделе, Чонгук практически профессионально умеет играть свои роли, без особых усилий прочитывая все желания в глазах своих клиентов, но здесь мозги отключаются моментально, стоит Чихо просто посмотреть, поэтому Чон не задумывается о том, что делает, он просто подчиняется. Широко расставив ноги, откидывается на спинку кровати и тянет пальцы к губам.
— На меня смотри. Не отрываясь, — властно приказывает У и пересаживается к центру постели прямо напротив него.
Чонгук отбрасывает последние сомнения и терзания, злится только, что рядом с Чихо не получается забывать, кто он и зачем здесь, но правила игры принимает. Досада поднимает в душе что-то затаенное, бередит перепрятанную десятки раз ненависть ко всему, что тянет его ниже ко дну, и Чонгук не удерживает почти истеричной улыбки — хочешь поиграть, значит смотри. Чон тягуче медленно обводит пальцы языком по одному, прикусывает подушечки, обильно смачивая их слюной, и даже на секунду не отрывается от черных глаз напротив,
От одной этой картины у Чихо мутнеет рассудок. Член уже болезненно стоит, хочется плюнуть на все эти извращенные прелюдии и засадить в этого блядского мальчишку по самое основание. Ладони зудят от желания прикоснуться, а за грудиной все чешется в попытках дотянуться невидимыми руками до горячего тела Чонгука. Но игра есть игра, и У решает еще немного помучить себя. Когда первый палец проскальзывает внутрь, Чон прикрывает глаза и сразу слышит недовольный рык рядом. Чонгук просовывает в себя еще два пальца, но подавить подступающий стон удается только до судорожного непонятного оттенка всхлипа, стоит поймать переполненные первобытным и таким жадным до удовольствия вожделением глаза У напротив. Чихо смотрит так, как будто способен съесть его живьем. Чонгук никогда не видел настолько сильного, безумного и бездонного желания ни в чьих глазах. Чихо тянется к резинке боксеров, оттягивает их и, освободив член от неприятного давления ткани, водит по нему несколько раз рукой.
Чонгук давится потяжелевшим воздухом, пойманный в капкан собственным пониманием: уже наплевать на все причины, почему и для чего он здесь, в этой постели, хочется ощутить этот член внутри, хочется лечь под Чихо, позволить придавить себя своим весом, хочется, чтобы он кусал, раздирал кожу и трахал. Трахал долго, глубоко, чтобы заставил умолять и умирать. Чихо не понимает, почему он чувствует Чонгука даже лучше, чем себя самого, чувствует все, что тот хочет, и боится себе признаться, что способен кончить от одного вида трахающего себя пальцами мальчишки. Чихо подползает к Чонгуку, прислоняется к изголовью кровати и хрипло произносит только «иди ко мне». Потому что свое собственное сумасшедшее отражение в глазах брата перекрывает доступ к кислороду и к разумным мыслям, кажется, тоже.
Чонгук перебрасывает ногу через бедро Чихо, забирается сверху, вцепляясь вспотевшей ладонью в его предплечье, и, направляя член У в себя, медленно насаживается, и когда тот уже полностью в нем, замирает, прикрывая глаза. В руках у Чихо кожаный черный ремень, Чон удивленно смотрит на него несколько секунд, но потом все понимает, когда Чихо перевязывает его руки позади. У одной рукой крепко перехватывает Чонгука за поясницу, второй тянет ремень вниз и, заставляя Чона максимально выгибаться, начинает двигаться. Он трахает глубоко, размашисто и резко. У управляет Чонгуком, как марионеткой, перехватывает ремень между стянутых запястий, дергает вниз и насаживает максимально глубоко, оттягивает его назад, чуть ли не до хруста выворачивая Чону плечи, когда свободная рука основательно давит на позвонки, чтобы максимально близко прижать к себе и заставить приподняться.
У Чонгука перед глазами все сливается в одно. Это отбрасывает в прошлое, к тому унизительному положению, когда тот чертов садист обездвижил его руки почти точно также. Только теперь эта боль граничит с запретным неправильным наслаждением, стоит ощутить влажное обжигающее дыхание Чихо
