— Я не могу этого сделать, — Чон цепляется за ручку двери сбоку от себя, лишь бы не упасть. — Он сам не оставляет меня в покое.
Сумин несколько секунд, хлопая густонакрашенными ресницами, смотрит на Чонгука, который не глядя распахивает двери и не может сдержать испуганного вздоха, когда с порога раздается знакомый голос.
— Я прям чувствовал, что не спроста ты заявилась ко мне в такую рань, — в дверном проеме боковым взглядом Чонгук ловит проскользнувшую тень. Чон понимает, что это все уже слишком, что он больше не может. Он отцепляет руку от ручки двери и медленно сползает по стене на пол. Впервые за весь день внутри все дрожит, Чонгук поджимает колени, чувствуя, как хлипкие барьеры трескаются и оголяют беззащитное нутро. Пол под ногами плывет, и ноги отказываются держаться ровно, а под веками щиплется и жжется, что приходится жмуриться и остервенело тереть их пальцами, лишь бы позорно не разреветься как последняя девчонка. Чонгук обхватывает руками колени и, уткнувшись в них лицом, даже дышать начинает через раз, усиленно притворяясь, что все это его не касается.
— Тогда, может, ты мне объяснишь, какого черта, он делал у тебя дома, и что вообще тут происходит? Ты ведь знаешь, что это ублюдок твоего отца! Почему ты не выставил его?! Почему ты общаешься с ним?! — голос женщины срывается на крик, руки у Сумин дрожат от нервов.
— Мама, успокойся! — полухрипом-полукриком вспыхивает Чихо, но вынуждает себя максимально успокоиться и понижает голос, замечая сжавшегося в комочек на полу Чонгука. — Езжай домой или в свои спа-салоны. Не закатывай истерик.
Сумин прислоняется к стене и пытается отдышаться.
— Не общайся с ним, Чихо-я, умоляю, не впускай их снова в нашу жизнь, — Сумин с мольбой смотрит на сына и почти плачет, с ужасом представляя, что Чихо сын своего отца, и не меньше его способен отвернуться от нее.
У не смотрит на мать, он смотрит на Чонгука. Плечи младшего подрагивают, и Чихо знает, что он плачет. Беззвучно глотая свои слезы — плачет. И Чихо вдруг понимает, что ему наплевать. Действительно наплевать, о чем кричит мать, и чего он хочет. У на все наплевать, кроме плачущего Чона. Он не хочет, чтобы Чонгук плакал. И уже не имеет значения, что он увел его отца. Также легко забывается, что он проститутка, и похуй даже на то, что у него нет гордости, и он на все готов ради денег. Чихо хочется поднять Чонгука с пола, прижать к себе и успокоить. Лишь бы не плакал. Пусть ходит со своим пустым взглядом, пусть попросит еще денег, пусть, в конце концов, будет опять ломаться. Но только не плачет. Этого Чихо вынести не может. Он снова бесится, вот только сейчас он злится исключительно на себя самого. Злится за то, что хочется защитить этого мальчишку от своей матери, и еще больше за то, что младший брат вызывает в нем такие смешанные чувства. Потому что, с какого гребанного хрена, Чихо вдруг собственноручно записывает себя в гребанные защитники — тоже непонятно.
— Уходи, — ледяным тоном говорит У, смотря в глаза матери. Сумин не двигается с места. — Я сказал, уходи, — теперь уже более жестко повторяет Чихо, тем самым тоном, когда даже мама начинает его бояться.
— Как ты можешь? Как ты можешь так вести себя с матерью? — Сумин стирает одинокую слезу, скатившуюся из глаз, и дергается, когда Чихо хватает ее под локоть и подталкивает в сторону входной двери. Вытолкав Сумин за порог, он закрывает дверь и прислоняется к ней лбом. За дверью стоит мать Чихо, а позади на полу сидит его брат и личная, снятая им самим, шлюха. Чихо усмехается собственной глупости и абсурдности своих поступком, но, оттолкнувшись от двери, не уходит за госпожой У, как требует его рациональность. Он отмахивается от того, что может за этим последовать, и идет к Чонгуку. То, что есть у него здесь и сейчас ощущается самым важным в жизни, и Чихо чувствует, что если он сделает шаг назад — он потеряет что-то настолько ощутимое, раскалывающее душу надвое, что собраться во что-то, хотя бы отдаленно напоминающего его прежнего, уже не получится. Жизнь обязательно поделится на мерзкое необратимое «до» и «после», и этот шаг он себе не простит. Точно так же, как его не простит и Чонгук.
— Вставай, иди, умойся, — У садится на корточки напротив Чона и протягивает руку, чтобы отнять его ладони с лица. У Чонгука пальцы ледяные, он и слова не произносит в ответ, но ладошки не отнимает, когда Чихо осторожно хватает его за запястья и прижимает их к собственным коленям. Чонгук только спустя пару минут осторожных успокаивающих поглаживаний поднимает взгляд полный боли и еще невыплаканных слез.
— Сколько еще по контракту с Кеном я буду с тобой?
— Столько, сколько понадобится, — грубо отрезает Чихо и, встав с пола, идет на кухню курить.
Стоя возле открытого окна, Чихо до побелевших костяшек сжимает края подоконника и заставляет себя неотрывно смотреть в окно. Там, за спиной, в темном углу прихожей Чонгук один. Глаза у него больные совсем, а в голосе столько не прикрытой мольбы, что хочется удавиться. Он измотанный и бледный, совсем не похожий на того яркого мальчишку, которым вошел в номер еще совсем недавно. И Чихо себя ненавидит, потому что приходится добивать Чонгука собственноручно, чувствуя, как его кровь фантомным полотном обволакивает от кончиков пальцев и до самых локтей. Но отпустить и навсегда забыть, позволив брату освободиться, кажется теперь еще большей ошибкой. Потому что, невзирая на собственную непроходимую тупость, он все еще хочет Чонгука защищать. Даже если сначала придется защищать его от самого себя — дороги назад уже нет.
========== 7. ==========
Сумин не знает, что делать. Женщина на три круга обходит гостиную своего особняка прежде, чем опуститься на диван и нервно выдохнуть, считая до десяти. Мыслей в голове не прибавляется. Она вообще не знает, как это могло произойти. Ублюдочный сын ее мужа общается с Чихо. Притом, судя по всему, очень тесно. У Чонгука свободный доступ к дому ее сына, его развозит их семейный шофер, но самое страшное, что Чихо впервые поднимает голос на свою мать и даже имеет наглость выставить ее за порог чужой квартиры. А все из-за этого ублюдка.
