слышать правду от друга. Чон все и так знает: и то, что Чихо скотина, и то, что из-за него он прошел семь кругов ада. Но все равно. Все равно хочется, чтобы Чихо не было настолько безразлично. Хочется ту самую крупицу тепла от брата. От единственного родного после мамы человека. Поэтому он так старательно делает вид, что принимает слова Чимина безоговорочно, без сопротивления, хотя оба прекрасно знают, что это не так. Далеко не так. Приходится жмуриться и заталкивать обратно не прошеные слезы, затыкать рот ладошкой — не завыть бы. Чонгук еле встает, неаккуратно наваливаясь на холодильник, чересчур сильно трет предплечьем глаза, только бы не отвечать на вопрошающий взгляд Чимина, и возвращается к посуде, так и не сказав ни слова.
Больше они к этому вопросу не возвращаются. Чимин едет с Чоном в больницу, терпеливо ждет, пока младший общается с врачами, непонимающе моргая на большинство медицинских терминов, которые всегда такие непонятные, а от того и настолько пугающие, что Пак только сильнее хмурится, когда замечает, как Чонгук до белых полумесяцев сжимает кулаки. Но с расспросами не лезет. Только побыстрее увозит Чонгука в маркет, подальше оттуда, и, закупив необходимые продукты, вынуждает приготовить вместе обед.
Пак уходит от Чона ближе к шести, заявив, что собирается на свидание. Чонгуку и вправду становится гораздо легче. Он перестает постоянно думать о Чихо и даже старается убедить себя, что все может наладиться. Хотя прекрасно понимает, что снова врет. Но Чимин обладает той редкой способностью согревать одной только своей улыбкой, что хотя бы на пару часов хочется забыться. Поэтому Чонгук неспешно убирает дом и, проверив мобильный телефон, ложится на диван смотреть телевизор. Он не замечает, как легкий сон ласково накрывает плечи, однако стоит попытаться расслабиться, как Чона будит настойчивый стук в дверь. Просыпается Чонгук абсолютно разбитым, мир распадается на монохромно серые оттенки, возвращая все то, от чего хочется спрятаться, и, нехотя встав с дивана, Чонгук идет в коридор. На пороге квартиры стоит Ю-Квон. Гость, легонько толкнув Чона, проходит в дом и закрывает за собой дверь.
— Чем обязан? — севшим после сна голосом спрашивает Чонгук и прислоняется к стене. В горле у Чонгука колотящееся испуганным птенчиком сердце, а в глазах — туман, сглаживающий углы полосующей на молекулы реальности. И что здесь делает этот парень — понять не сложно, гораздо труднее объяснить, зачем он его впускает.
— Если ты ищешь своего парня, то он не у меня.
— Нет. Я пришел с тобой поговорить, — Квон стоит напротив и смотрит так, словно это его квартира, и Чон здесь — всего лишь какая-то забредшая сюда букашка.
— Я не думаю, что нам есть, о чем разговаривать, — Чон так устает от последних скандалов, что единственным желанием, как было, так и остается — это всего лишь снова завалиться на диван и провести в небытие по минимуму целую вечность. Без Квона, Чихо и, тем более, его матери.
— Ты спишь со своим братом, — Квон кривит рот и скорее утверждает, чем спрашивает, поскольку ответ ему и вовсе не нужен. — Ты хоть представляешь, насколько ты омерзителен?
Чонгук не отвечает. Услышать озвученную, наконец, правду получается куда легче, чем он себе представлял, правда, все, на что его хватает после — скрестить руки и замереть в дверях стеклянной статуей самому себе. Он ведь так боялся, что об этом узнают, что теперь, когда кто-то прямо в глаза озвучивает все то, что Чонгук отгоняет от себя ежесекундно, он вдруг понимает: собственные страхи ломают его не хуже инквизиторских пыток. Он по себе знает, как быстро приходится от них убегать, задыхаться, пока внутри по одному скукоживаются органы, но бежать. Чонгук вообще думает, что научился делать это исключительно профессионально, спринтерским забегом на дальние дистанции. Оказывается, не научился. Оказывается все это время, все его страхи не пытались догнать, они сидели на плечах, путались в мыслях, растекались по коже несмываемыми мазутными пятнами, всегда были рядом. И больше прятаться от них — смысла нет. Все о нем знают. А потому он просто смотрит в полные ненависти и презрения глаза напротив и думает: наверное, Квон прав, он омерзителен. Чон решает даже не спорить.
— Если это все, то уходи, — спокойно отвечает Чонгук.
— Почему? Скажи мне, почему ты это делаешь? Из многомиллионного населения столицы, почему именно У Чихо? — У Квона дрожит подбородок. Он еле сдерживает ярость, и Чонгук, опустив взгляд, видит, как тот сжимает и разжимает кулаки.
— Он мне платит, — Чон ловит какой-то дикий и ненормальный кайф от того, как в ужасе кривится лицо Квона, и как он, раскрыв рот, несколько секунд не моргая, смотрит на него. Чонгук решает добить.
— Я продаю свое тело, а он его купил. Не знаю, видно, ему оно очень нравится. А мне без разницы, кто платит — с тем и сплю.
Чонгук не уверен, зачем он это делает, но скрыть истеричный смешок все-таки не получается, а в итоге он и вовсе еле сдерживается, чтобы не начать сумасшедше хохотать в голос. Он понимает, что если так пойдет и дальше, то можно спокойно наглотаться транквилизаторов и сдохнуть. На это нелепое представление на грани вполне себе реальной истерики Квон только щурится подозрительно и отходит к противоположной стене. Слов не находится, поэтому он безмолвно прислоняется к обшарпанным обоям и не может отвести взгляда от хрупкой фигуры напротив.
— Я даже не знаю, кто из вас двоих больший урод. Идеальная пара просто, — наконец-то выдает он и задумывается.
— Ты, вроде, все узнал, и даже то, на что не рассчитывал. Может, уже оставишь меня? — Чон тянется к ручке двери и приглашающе указывает взглядом на выход.
— Постой. Ты спишь с ним за деньги ведь. То есть, если я тебе заплачу, то ты перестанешь мозолить нам глаза и отпустишь моего парня? — на
