острых толстых иголок, так, что не отступить назад, приходит то самое настоящее, в котором ничего не меняется. Чихо все также продолжает причинять боль, и куда от этого бежать, Чонгук не знает. Он просто остается валяться изломанной разбитой куклой на дне своей пропасти, забытый и никому не нужный, раз за разом заставляя себя до крови в разодранных кончиках пальцев карабкаться наверх прежде, чем брат одним четким отмеренным ударом отправит его еще ниже, глубже в темноту собственной разрушающей боли. Чонгук знает, что, возможно, все очень скоро закончится, ведь так или иначе предел, который он больше не сможет выносить, каждое новое падение становится только ближе, а та защита, случайно или нет показанная в тот вечер Чихо, едва ли способна замедлить его падение.
Чонгук прикрывает глаза, лишь бы скрыть подступающие слезы, потому что осознание того, как легко он ведется на каждое слово У, доверяя ему всего себя, скребет за грудиной не меньше того желания, что он не хочет ничего менять. Устоявшаяся между ними за все это время действительность создает хоть какую-то видимость контроля, заменяя бессмысленные попытки остановить то, что Чонгук на самом деле остановить не в силах. Потому что есть люди, которых невозможно забыть, и ситуации, с которыми невозможно справиться. И уж лучше делать вид, что ничего не меняется, чем мучиться мыслью, что, сколько бы он не боролся, у него никогда не было выбора. Таких как У Чихо не забывают. Его либо любить, либо ненавидеть. Третьего не дано. И Чонгук не знает чего в нем больше: ненависти от неправильной любви, или разъедающей любви при всей этой предательской ненависти.
А потому приходиться впервые в жизни едва ли не врать, не зная, кого Чонгук хочет убедить в этом больше: Чимина или себя.
— С этим — также, — Чон продолжает натирать губкой тарелки, сосредотачивая взгляд на прозрачных пузырьках пены, когда дрогнувшие пальцы сжимаются на керамике сильнее, чтобы не выронить посуду из рук, и даже не поворачивается, тихо добавляя: — Мать его приходила.
Чимин, внимательно цепляясь взглядом за непривычно прямую спину и напряженные плечи, спрыгивает с подоконника и подходит к младшему. Кладет ладонь между лопатками, но чувствует только холод и чужую дрожь, когда Чонгук без каких-либо эмоций, рассказывает ему о визите матери Чихо. В его голосе столько пустоты и отстраненности, что Чимин не уверен, что действительно хочет заглядывать ему в глаза. Но по тому, как Чон продолжает тереть уже абсолютно белую тарелку, Пак понимает, что внутри Чонгука океан эмоций, которые он усиленно давит. А он слишком дорогой для Чимина человек, чтобы позволить ему молчать и разрушать себя изнутри. Поэтому отнять тарелку из трясущихся рук и подтолкнуть к стулу позади, ему ничего не стоит. Гораздо сложнее оказывается заставить говорить, но это и не требуется. Молчание прижимает гранитной тяжеленой плитой, и когда Чимин, присаживаясь на колени перед сгорбленной осунувшейся фигурой, все-таки заглядывает Чонгуку в глаза, тот даже не замечает, как начинает говорить сам.
— Мне тяжело, — голос у Чона треснутый, прерывающийся и совсем тихий, но держать все в себе становится куда более болезненным, чем просто молчать. — Я не знаю, что со мной происходит, Чим. Я хочу, чтобы не было этого контракта, чтобы я не зависел от его денег. Хочу избавиться от него, уехать далеко-далеко и никогда больше с ним не встречаться.
Чонгук говорит быстро, еле успевая глотать воздух. Мысли теряются, но Пак его не перебивает, слушает внимательно и только как-то по-особенному сильно зажимает своими руками чонгуковы колени, боясь услышать все то, что свалится за этой надломленной паузой. И непонятно, то ли он хочет, чтобы Чонгук продолжил, то ли, чтобы замолчал. Чонгук и сам не знает, чего он хочет больше, но остановиться уже не в силах.
— В то же время я ничего этого не хочу. Наоборот, я нуждаюсь в том, чтобы его видеть, мечтаю, чтобы он хоть раз сказал мне что-то доброе. Я не знаю, что это. Я запутался в своих чувствах. Я ничего не понимаю, но в тот день, он защитил меня перед собственной мамой и выгнал ее. Такое случается впервые, — Чон смотрит в лицо Чимина, сжимая в кулачках майку на груди, и отворачивается, прикусив губу. — Впервые кто-то встал на мою сторону, дал мне почувствовать, что я не один. Я запутался. Понимаешь?
Чимин обдумывает все, что говорит младший и снова тянется к пачке сигарет, брошенной на краю стола. Он не заставляет Чонгука развернуться обратно, позволяя, сохранить иллюзию того, что не видит и не знает о его слезах, потому что Пак понимает. Он все прекрасно понимает. Вообще, он давно это понял. Но озвучить такое смелости не хватает. Чимин боится за этого ребенка, которого любит искренней братской любовью. Ну, а Чихо, он — скотина. Каждым своим действием и каждым словом, он только доказывает, что Пак прав. Чимин не позволит Чонгуку впасть в эту пропасть, потому что потом, после того, как Чихо, вдоволь наигравшись Чоном, как красивой куклой, выбросит его истерзанное тело и вывернет и так хрупкую душу парня, Чимин эти остатки не соберет. Ни одна сила в мире их не соберет. Поэтому, докурив сигарету, Пак поднимается на ноги, проходит к столу и, сев напротив Чона, говорит:
— Чонгук-и, ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Ты мой младший братишка и именно поэтому, я плохого тебе не посоветую. А еще мне кажется, что со стороны все-таки виднее, — Чон внимательно вслушивается в слова Чимина и старается не закрываться, не прятаться от происходящего внутри себя хотя бы сейчас. — Да, он тебя защитил, и это приятно. Но не более. Он урод. Конкретный моральный урод. Ни мне тебе рассказывать и напоминать то, что было еще три года назад, и то, что началось в Seven Seasons. Это тот же самый У Чихо, который выставил тебя за дверь и довел до того, что ты стал проституткой. И это тот же У Чихо, который даже после того, как узнал, что ты его брат — сделал из тебя личную шлюху. О каких чувствах, и о чем ты, вообще, говоришь? Он, как язва на твоем теле, и ее надо вырезать. Я понимаю, что он сейчас единственный источник твоего дохода, и эти деньги нужны твоей маме, но как только Юну прооперируют, и ты расплатишься с ним — ты уйдешь от него. Ты должен. Иначе он тебя сломает. Уже начал ломать, — Пак говорит серьезно, опускает взгляд и видит, как дрожат руки Чонгука. Чимин накрывает их своими ладонями и медленно поглаживает. — Ты сильный Чонгук, ты сможешь. Просто перестань думать о нем, как о чем-то большем. Он просто твой клиент, и скоро ты от него избавишься.
Чонгук знает, что Пак прав. Чимин всегда прав. Во всяком случае, так было столько, сколько Чонгук с ним знаком. Но Чонгуку впервые так тяжело
