Экономке свернули шею, она так и лежала у двери поломанной куклой. В комнате, как и ломбарде ничего не тронуто, не перевернуто, вероятно, она открыла дверь и тут же умерла. Кинт смотрел на дверь кабинета господина Тьеша в конце коридора, и не мог решиться пойти туда, чутье подсказывало, что и старика тоже нет в живых. С револьвером в левой руке и со штыком в правой, Кинт двинулся вперед, быстрыми шагами по ковровой дорожке и, дойдя до двери в кабинет, саданул по ней и ногой, ворвался внутрь и замер… В кабинете господина Тьеша все было вверх дном, на полу валялись бумаги, книги, мебель перевернута, а сам старик Тьеш в неестественной позе находился у камина. Его пытали, причем следы пыток ужаснули даже Кинта, видавшего подобное не один раз… размозжённые кисти рук каминной кочергой, отрезанные уши и нос, множество колотых ран… старик, видно, долго держался, но истек кровью и умер. Кинт медленно прокрутился на пятках, внимательно осматривая кабинет, и его взгляд уперся в надкушенное яблоко на краю стола. В памяти Кинта всплыли такие же ощущения, которые он испытал в юности, узнав об убитой сестре наставника Чагала и ее детях. Но на этот раз Кинту не хотелось бежать прочь и прятаться, теперь он был просто взбешен, его начало трясти так, что острие клинка заплясало в воздухе.
– Законы этого мира так же несправедливы, как незаконна и сама справедливость… возмездие! – тихо сказал вслух Кинт и не узнал свой голос, а потом с размаха опустил кулак на яблоко на столе, отчего по зеленому сукну в стороны разлетелась мякоть.
Моторная повозка из гаража господина Тьеша остановилась у таверны на набережной, Тилет уже заказал обед на две персоны, и хотел было приступить к трапезе, любуясь через большое окно видами бухты и прогуливающимися по набережной девицами, но встретился взглядом с Кинтом, который сидел за рулем повозки. Ему очень хорошо знаком этот взгляд, да и, собственно, Тилет сам замечательно умеет читать эмоции с лиц людей. Бросив на стол пару купюр, Тилет быстро вышел, забрался в кабину рядом с Кинтом и спросил:
– Кого едем убивать, в этот великолепный солнечный день?
– Убивать еду я! – Кинт пропустил меж ушей неуместную остроту Тилета, его лицо было словноекаменное, ни один мускул не дрогнул, взгляд неподвижный, прямо пред собой, – с местами на самоходной барже до терратоса Аканов я решил, а ты делаешь следующее…
– Эй, оборванец! – вагоновожатый пнул грязного, в обвисшей шляпе человека, что сидел в тамбуре общего вагона на полу.
Столичный экспресс покинул Торн, когда закончились праздничные гуляния по поводу открытия навигации и стало темнеть. Выехав на окраины портового города, паровоз уже набрал максимальную скорость. Последний, общий вагон ощутимо болтало, впрочем, пассажирам, что кое-как наскребли на билет до столицы, было плевать на комфорт, лишь бы ехать. Никто не обращал внимания на смрад и грязь, двух коз и десяток кур. Курили прямо в вагоне, малолетняя шпана из-под козырьков кепок поглядывая на задремавших пассажиров выбирала, кого бы оставить без кошелька…
– Билет покажи! – вагоновожатый снова пнул человека в тамбуре, – иначе позову охрану, и тебя выкинут из вагона как раз на Императорском мосту! Если не разобьешься о железные фермы моста, то точно сдохнешь, когда шлепнешься в воду!
– Слышал, но никогда не видел этого великого сооружения, – не поднимая головы, человек протянул билет в грязной руке.
– То-то, – хмыкнул вагоновожатый и брезгливо протянул билет обратно.
– Простите, а когда мы будем проезжать этот мост?
– Через час, – отмахнувшись, ответил вагоновожатый, и поспешил покинуть неприятное место.
Оборванец запустил руку под засаленный и в заплатах брезентовый бушлат, потянул из-за пазухи за цепочку часы-луковицы, сверился со временем, щелкнул крышкой и, натянув поглубже шляпу, задремал.
Человек в старом бушлате и обвисшей шляпе в тусклом свете освещения пробирался через вагоны, он дошел почти до середин состава и остановился в тамбуре престижного мягкого вагона. Дверь была закрыта и пришлось применять отмычку – кусок стальной проволоки, наконец, несложный замок сдался, дверь открылась. Напевая что-то себе под нос, одетый словно для похода в театр вагоновожатый возился с сервировкой закусок на большом подносе, стоя спиной к коридору. На подносе кроме витиеватой бутыли, трех стаканов, пары тарелок с нарезкой из мяса и овощей, лежало три яблока.
– Это в какое купе?
– Второе, – не задумываясь, ответил вагоновожатый, и только потом повернулся, но удивиться не успел, получив резкий удар в селезенку и потеряв сознание.
Колеса отстукивали успокаивающий ритм, вагон почти не качало, полумрак освещения… Кинт прошел до нужной двери, посмотрел по сторонам, коротко постучал и опустил руки, поймав рукояти вывалившихся из рукавов двух длинных и тонких обоюдоострых клинков.
– Наконец-то! – дверь широко распахнулась, но не так широко, как единственный глаз Чедда, который он тут же потерял.
Кинт утопил клинок по самую рукоять, пробив череп Чедда сзади, а затем пихнул тело на молодого стрелка, и сразу подскочив к нему, резанул вторым клинком по горлу. С офицером вышло не так, как запланировал Кинт, он хотел проделать с ним тоже, что они сделали со стариком Тьешем, но ударив его кулаком в висок со всей злобой и ненавистью, он проломил ему череп.
– Проклятье… – Кинт закрыл дверь и пустился на оббитую кожей мягкую лавку рядом с хрипящим стрелком, который все еще сучил ногами, но уже почти умер, – повезло тебе, господин офицер.
В массивной стеклянной пепельнице на столе дымила сигара, Кинт взял ее, затянулся и выдохнул дым в приоткрытое окно. Кинт сидел так еще несколько минут, вглядываясь в сумерки, а когда увидел, что состав начал изгибаться на повороте перед длинным мостом через реку, открыл окно
