- Ну, бычок! Ну, давай же! Ну возбуждайся на телок! - понукал голос Решетника.
Толян шарил по коже девиц все быстрее, глаза у него вытаращивались все больше. И вдруг они наполнялись слезами. Закрывая лицо ладонями, Толян разрыдался, закричал, завыл от ужаса:
- Я не могу-у-у! Он не встает! Я никак не могу-у!
И в этот момент в поле зрения Андрея попал Решетник.
Он сгибался и разгибался, корчась от хохота, как клоун на манеже.
Он упивался бессилием людей. Растоптанных, униженных почти уже не людей. Наслаждался по-настоящему - до исступления, до оргазма.
И когда, отсмеявшись, он хлопнул в ладоши, показывая, что концерт окончен, и пошел к вертолету мимо Андрея, на его светлых летних брюках, в паху, расплывалось темное пятно.
- Всё, всё! - крикнул он охране. - Скатывайте ковры! Тёлочки, живо в кабину! Отбываем!
- А с этими двоими что? - спросил Никитка. - Пристрелить?
- Пускай живут! - весело отозвался Решетник. - В благодарность за хорошую охоту. Неожиданную, конечно, но классную. Давно такой хорошей охоты у нас не было!
- И даже никого не порешили, - как бы поддакнул Никитка, но в его голосе явно сквозили сожаление и разочарование.
Лопасти вертолета начали раскручиваться, мелькая над поляной стремительными тенями, и под грохот взлетающей машины Андрей снова потерял сознание. Теперь-то уж точно ничего нельзя было изменить.
3.
Боль означала одно: он жив.
И еще что-то означала. Что - он сразу и не понял. И лишь когда открыл глаза, сообразил: боль кричала, что его изуродованное тело куда-то тащат.
Над головой мелькали ветки, выше - голубело небо. В нем - рваные белые облака. А Андрея передвигали. Оттого и боль была разной: каждый пенек, каждый сучок, каждая ямка отзывалась новым видом боли.
Боль оказалась на редкость многообразна. Как спектр солнечного луча. Как палитра веселого художника. Да и рисунки мучений, выводимые ею, пылали неистощимой дьявольской фантазией.
Андрей застонал. Движение прекратилось, и над ним склонилось виновато-радостное лицо Толяна.
- Пришел в сознание? Молодец! Андрюха, мы еще выкарабкаемся!
Андрею хотелось сказать, что вот карабкаться-то как раз и не надо - слишком больно. Но не сказал. Даже губу прикусил, чтоб не дай бог не сорвалось. Потому что это была бы жалоба. А жалобы бессмысленны - это раз. Второе - жалобы вредны. Ведь Толян мог принять жалобу во внимание и остановиться. А останавливаться нельзя было ни в коем случае. Наоборот, надо двигаться быстрее, как можно быстрее! И пусть Андрею сейчас больно, но они выйдут к людям - и люди окажут помощь. Прежде всего - медицинскую.
Андрею, конечно, уже не быть прежним красавцем, но переломы можно залечить. А, раз так, то надо сделать все, чтобы их залечить. И даже если после этого навсегда останешься уродливым - это не помеха для мести. А месть теперь - главное в его жизни. Решетник оставил его в живых? Это ошибка, может быть самая большая ошибка в жизни олигарха!
- На чем ты меня тащишь?.. - просипел Андрей.
Тихо так просипел, натужно. Но Толян услышал.
- На палатке. Расстелил палатку, перевязал тебя, как мог, и вот - везу. К реке. Там уже полегче будет. Я плотик собью - поплывем. Плыть-то всего километров десять. Я смотрел по карте - там поселок, там нам помогут!
- Ага, - сказал Андрей.
Или хотел сказать? Собирался да не сказал? Он и сам не мог этого понять. Потому что вновь отключился. И пришел в себя уже под плеск воды.
Над головой опять высилось небо, но уже без веток, а барашки облаков в нём слегка покачивались.
- Плывем, Толян? - пробормотал Андрей.
- Плывем...
- А почему я мокрый?
- Да, понимаешь... Я ж не специалист по плотам... Я старался - и деревья потолще выбирал, и хвороста тебе подстелил, чтоб повыше было, но все одно - просачивается, подлюка! И откуда только берется...
- До поселка далеко?
- Поселок мы уже проплыли... Никого там нету. Врет карта. Когда-то был, а теперь остались одни стены. Да окна пустые. Да проваленные крыши. Я уж, кричал, ходил - никого...
- А дальше есть поселки?
