Ленин. Алгоритм революции и образ будущего

Почему советская интеллигенция и масса образованных граждан постепенно утратили навыки рефлексии о прошлом и предвидении рисков впереди? Работая над этой книжкой, я читал много текстов Ленина, в том числе, непосредственно не связанных с темой книги, и пришел к выводу, что в 1950-1960-х гг. сошли с общественной сцены поколения, натренированные анализировать реальность и предвидеть угрозы. Тренером в этом деле для советского общества был Ленин. Много его соратников хорошо усвоили важные приемы мышления и воображения, они передавали эти навыки и сотрудникам, и всем гражданам, но другого такого тренера больше не нашлось. А писать учебники и методологические трактаты Ленину время не дало.

Почему же соратники Ленина не собрали его суждения и объяснения и не превратили их в учебные пособия? Я считаю, что соратники, рабочие и крестьяне, подумав, с его суждениями соглашались и считали, что это все понятно — это же не высокая наука и не философия. Считалось, что ученые и философы — это Гегель и Маркс, а позже — Ильенков и Мамардашвили. Так, видимо, считали наши идеологи и академики-обществоведы. Это общая ошибка, и задумались об этом совсем недавно, когда обнаружилась наша беспомощность.

Другой вывод, к которому я пришел, такой. Советские граждане первого периода (1917-1950 гг.) обдумывали сложные проблемы, объяснения Ленина и последующих руководителей. Они мыслили в «методологической системе Ленина», сложившейся к 1917 г. Можно сказать, эта система была принята большинством уже к Октябрьской революции (важно, что на нее перешли не только те, кто признали советскую власть, но и их оппоненты — они мысленно вели спор или диалог в этой системе).

Но Ленин говорил и писал по каждой конкретной проблеме на естественном языке, почти обыденном, и опирался на здравый смысл для объяснений. Люди понимали проблему и доводы для решения — большинство соглашалось, другие сомневались или отрицали. Они осваивали реальность и будущее в каждом конкретном явлении, почти из эмпирического опыта, потому что они получали объяснения, которые создавали образы. Но, похоже, никто не думал, что познавательная «обработка» всех этих явлений опиралась на новую и сложную методологическую систему.

В этой форме мышление и Ленина, и его аудитории, опиралось на знание и на понимание особого типа, которое называется неявное знание.48 Эта форма познания и визуализация образов явлений в 1960-1970-х гг. интенсивно изучались в гносеологии и науковедении. А с середины 1980-х гг. в СССР было не до науковедения, и сейчас стоит о нем вспомнить. Вот некоторые стороны этого интеллектуального инструмента.

Хотя наука с самого начала декларировала свой рациональный характер и полную формализуемость всех своих утверждений (то есть возможность однозначно и ясно их выразить понятиями), любой человек, мало-мальски знакомый с научной практикой, знает, что это миф. Рациональное и формализуемое знание составляет лишь видимую часть айсберга тех «культурных ресурсов», которыми пользуется ученый. Интуиция, воображение, метафоры и образы играют в его работе огромную роль, одинаково важную как в мыслительном процессе, так и в представлении выводов.

Важным источником неявного и даже неформализуемого знания в науке является чувственное, т. н. «мышечное мышление». У многих ученых развита способность ощущать себя объектом исследования. Так, Эйнштейн говорил, что старается «почувствовать», как ощущает себя луч света, пронизывающий пространство. Уже затем, на основании этих ощущений он искал способ формализовать систему в физических понятиях. Этот тип знания, не поддающийся формализации, плохо изучен, однако очень многие ученые подчеркивают его большое значение (я думаю, что в химии без этого нельзя, только мало кто сознается). Для обозначения и осмысления явлений ученые пользуются нестрогой терминологией из вненаучной практики — понятиями, основанными на здравом смысле.

Писатель, фантаст и бихевиорист А. Кёстлер в большой книге «Дух в машине»49 пишет: «Есть популярное представление, согласно которому ученые приходят к открытию, размышляя в строгих, рациональных, точных терминах. Многочисленные свидетельства указывают, что ничего подобного не происходит. Приведу один пример: В 1945 г. в Америке Жак Адамар организовал в национальном масштабе спрос выдающихся математиков по поводу их методов работы. Результаты показали, что все они, за исключением двух, не мыслят ни в словесных выражениях, ни в алгебраических символах, но ссылаются на визуальный, смутный, расплывчатый образ. Эйнштейн был среди тех, кто ответил на анкету так: “Слова языка, написанные или произнесенные, кажется, не играют никакой роли в механизме мышления, который полагается на более или менее ясные визуальные образы и некоторые образы мускульного типа. Мне кажется, то, что вы называете полным сознанием, есть ограниченный в пределах случай, который никогда не может быть законченным до конца, что сознание — это узкое явление”.

Утверждение Эйнштейна типично. По свидетельству тех оригинальных мыслителей, которые взяли на себя заботы проследить за своими методами работы, вербализованное мышление и сознание в целом играет только подчиненную роль в короткой, решающей фазе творческого акта как такового. Их фактически единодушное подчеркивание спонтанности интуиции и предчувствий бессознательного происхождения, которые они затрудняются объяснить, показывают нам, что роль строго рациональных и словесных процессов в научном открытии была широко переоценена, начиная с эпохи Просвещения. В творческом процессе всегда существует довольно значительный элемент иррационального, не только в искусстве (где мы готовы признать его), но и в точных науках тоже. Ученый, который, столкнувшись с трудной проблемой, отступает от точного вербализованного мышления к смутному образу» [224].

Надо подчеркнуть, что ученые, которые используют «интуиции и предчувствия бессознательного происхождения» и смутные образы, вовсе не сдвигаются к мистике и бессознательному, это удел визионеров, гадалок и юродивых. Ученые, после фазы осмысления свой запас «неявного знания», включает вербализованное мышление, так что доводы и выводы передаются получителям в рациональных знаках. Не зря Эйнштейн