промыслах, в рудниках, а также для идеологической обработки кавказских племён и народов.
С этой целью в ходе подготовки сил для захвата Кавказа и Закавказья Верховным командованием вермахта и абвером были привлечены некоторые представители зарубежных белоэмигрантских кругов, в особенности из бывших руководителей мусаватистских, дашнакских контрреволюционных партий, а также грузинских националистов.
Так, например, экспертом-советником при абвере по вопросу Грузии был А. Нукурадзе, строивший планы создания Кавказского федерального государства во главе с Грузией.
К работе в фашистской разведке был привлечён бывший глава мусаватистов Мехмед-Эминбей. Бывший генерал царской службы, командовавший Дикой дивизией, князь Султан-Гирей Клыч был в составе созданного фашистами так называемого Комитета независимости Кавказа.
К действиям при наступлении на Кавказ были привлечены и бывшие главари частей Белой армии, воевавшие на Дону, Кубани, Ставрополье во время Гражданской войны, генералы П. Краснов, А. Шкуро, С. Краснов, Т. Доманов.
В этой связи хочу остановиться на трагической судьбе любимого мною грузинского писателя и поэта Г. Робакидзе.
В грузинской литературе двадцатых-тридцатых годов Робакидзе — самая значительная фигура. Ираклий Абашидзе говорил о нём: «Человек единого стиля, он воспринимался как цельное явление: писал так, как ходил, одевался так, как писал, сидел так, как разговаривал. Он отличался от всех, в нём было что-то непривычное, что-то от неведомой культуры. Человек огромной эрудиции и таланта, убеждающий словом, знанием новейшей европейской философии и литературы. Робакидзе для Грузии то же, что для России Соловьёв, Бердяев, Андрей Белый».
В связи с болезнью жены он получил от кремлёвских властителей разрешение о поездке в Германию. Отправился в Берлин на время — как Шаляпин или Марк Шагал. Решение остаться там пришло позже, когда понял, что в случае возвращения на родину ему несдобровать.
Прошло некоторое время, и в Грузии развязали травлю Робакидзе, ополчились на него, поносили и ругали как изменника, иностранного агента.
Но в тот военный год, когда немцы докатились до юга и подступили к Грузии у Дарьяльского ущелья, в Тбилиси распространился слух, будто Г. Робакидзе востребован Гитлером и Розенбергом, стал их советником по завоёванным странам Востока.
Вот как рассказывает об этом Абашидзе в своей «Исповеди сына века»:
«Появление подобного слуха связано, надо думать, с тем, что в тридцатых годах Робакидзе написал на немецком языке книгу «Адольф Гитлер глазами чужеземного поэта». Об этом в Грузии многие знали, но никто никогда не держал в руках эту книгу (я смог её прочесть лишь после войны). Во всей Европе тридцатые годы были годами восславления диктатур и диктаторов (и в этом у нас и у нашей страны никто не отнимет первенства). Помимо этого факта был и другой, о котором тоже вспомнили, — в своё время Г. Робакидзе и Розенберг вместе учились в Тартуском университете и до того, мол, сдружились, что теперь в Германии друг без друга за стол не садятся. Ко всему этому добавились и другие слухи.
В 1942 году немцы, подступив к Северному Кавказу, перебросили к Баксану грузинский легион, состоявший из пленных. Легионом командовал немецкий полковник и грузин — генерал Маглакелидзе, а солдаты были набраны из концлагерей. По словам солдат, в Германии ими якобы распоряжался Г. Робакидзе, он отправил их сюда. Всё это я хорошо знал, в те дни был в действующей Северо-Кавказской армии, в грузинской дивизии, где и написал «Капитана Бухаидзе».
Что было правдой во всём этом, выяснилось позже, после войны, когда генерал Маглакелидзе оказался в Тбилиси. Понятно, что я прежде всего расспросил его о Г. Робакидзе. В письме же самого Робакидзе, посланном мне в 1962 году, есть строки: «До меня дошли слухи, что в Грузии я считаюсь «гитлеровцем». Это ложь и бред! Правда состоит только в одном: с середины июня 1941 года до конца войны я находился под надзором гестапо. Разве это имело бы место, будь я гитлеровцем?! Распространившиеся у вас слухи обо мне — ложь и бред, и ничего больше!»
А вот фрагмент из его статьи «Сокровенное», которая обращена к грузинским писателям:
«Идёт война. Меня попросили выступать по радио. Я увернулся, отказался под разными предлогами. Немцы подступили к Кавказу. Некая брюссельская газета, выходившая на немецком языке, обратилась ко мне с просьбой написать несколько статей о Кавказе. Я согласился, и вот что они получили: «Грузия и крестоносцы», «Иванэ Орбелиани», «Потомки Прометея», «Святые горы», «Имам Шамиль» (последняя потом была опубликована в одном арабском журнале), — видите, как я «оправдал» их чаяния. Я уклонился от политического акцента, на который они рассчитывали. Предложили мне повидать пленных грузин, я согласился. Повидал их до тысячи человек в разных концлагерях. Говорил с ними только о Грузии (именно о том, что затронул в очерке «Неведомая Грузия»).
Многие из этих пленных, надеюсь, уже вернулись домой — и смогут подтвердить: никакого ожидаемого немцами политического акцента в беседе с ними я не делал. Я прочёл им стихотворение «Письмо грузинской матери», которое прилагаю к этому посланию. Согласитесь, во время войны его можно было напечатать и у вас, в советской Грузии, под псевдонимом, разумеется. Однажды, это было в Бранденбурге, я прочёл пленным стихи Важа Пшавелы: «Тамар», «Кинжал» и мои стихи «Важаури» и «Закон земли». Я редко переживал такое — зал отозвался вулканическим взрывом чувств. Другой раз, когда я читал «Письмо матери», одному из пленных стало плохо, он рыдал, товарищи увели его из зала. Описывать эти встречи я был не в силах — брался за перо и
