За границами снов

солнце всходит,
Все еще будет и все проходит.

«Дрожал осиновым листом…»

Дрожал осиновым листом
Свет фонарей в морозных сумерках,
Я, слившийся с ночным кустом,
Все то, что станется потом,
И, в общем, все – тревожным зуммером.
До злости, иногда до тошноты —
Дрожь дергала стекло автобуса.
В тот час автобусы пусты.
Я видел, как почти что ты
В нем ехала. С медалью доблести.
Касалась уже нежно ночь
Чернильным пальцем снега, улочек.
Ты, уходя с оглядкой прочь,
Все ж доливала вермут в скотч,
А я пил водку с белой булочкой.
Плыл маревом, а может быть, тоской,
Дым выхлопов – как некогда дым Рима.
Я доставал ключи рукой,
Чуть слышно подходил покой,
Но проходил, зараза, мимо.
За дверью та же ночь и та же ложь —
Нет никого. И все же кто-то ходит.
Дрожит в кармане черт, а может, вошь,
И так же глупо кутаешься в дрожь,
Почти что ты. Когда почти уходишь.

«Внешность твоя как птица…»

Внешность твоя как птица
Память ее не держит —
Память силки для слабых.
Ты же на взмах ресницы
Путы ее разрежешь
И все et quere abo.
Кисти твои как кисти
Любят холсты и краски
И забирают душу
Так будто пишут листик
Ну или пишут сказку
Только выходит стужа.

Дождик ударит в крышу
В подполе бьются мыши
Может ты тоже слышишь?
Может быть даже слишком?
Что остается лишним?
Дождик утопит мышек.

Ветер твой носит гвозди,
Чтобы вбивать их в кисти.
Целится, впрочем, в горло.
И как в бою при Лодзи,
Все разрешает выстрел,
Но все решает доллар.
Память? Да та же – кошка
Входит когда захочет
И чуть что сразу драпать.
Вот так и я сторожко
Между последних строчек
И все et quere abo!

Гретель и Гензель

Домик из хлеба с салом,
В окнах осколки цветного льда.
Гретель искать устала
Топор для каши, и как всегда,
Достав котелок и миски,
Она варит стеклянный суп,
А Гензель лакает виски,
В его глазах коченелый труп,
Клыкастой, как кот, старухи,
Задушенной вот уж сто лет назад.
Он тянет себя за ухо,
Он бесконечно чему-то рад,
Его смешной собутыльник – ветер,
Роняет рюмки, крутя усы.
На доме знак – «Осторожно, дети!»,
А на стене с топором часы.
Гретель докурит трубку,
Заправит пеплом суп из стекла,
Она капризно надует губки,
Глядя в разбитые зеркала,
Там нет ее отраженья
Вот уже битую сотню лет.
В доме пахнет вареньем,
Окна цветной источают свет.

Дубовая аллея

Когда ее номер будет на кнопке «быстро!»,
Мосты над ручьем перестанут дрожать от шага.
Затихнут. Останется шум тростника. В оврагах
У берега ветер прогонит листья,
К воде. Забыв имена, номера, значенья,
Пройду над ручьем (мост не слышит шага) —
Тропа перемены дат. Ночь замерит лагом.
А чем еще? Скорость с ума схожденья…
Когда ее номер будет на кнопке «быстро!»
Я буду на звездах днем различать лишь карий,
И черный. Но видеть их. Видеть даром.
Ну, или так, как ветер, за пару листьев.
За пыльною бурей, где пыль заменяет воздух,
Я тоже увижу тот бесконечно черный
И карий, и бесконечно черный
Цвет, заменивший отныне звезды.
И вот когда номер наступит на копку «быстро»,
Возможно на сердце (в небе над кнопкой дырку!).
Чего уж возможно-то… (в небе над сердцем дырку!)
Одно лишь нажатие… равно дыханию… Выстрел.

Евангелие от

Я давно ни во что не верю
И ни с кем не воюю давно
За известного хлева дверью
Ощутимо пахнет вином.
Поднесут ли тебе отраву
Пей до дна врага возлюбя
Неприкаянный тать Варавва
Никогда не губил тебя.
Отличается чем спаситель
От спасателя у воды?
Да только тем, что первый любитель,
А над вторым не нашлось звезды.
Все мы пьем из одной посуды
Вечный, словно песок, шмурдяк
И на каждого есть Иуда,
И он сильнее всех любит тебя.
Как блаженны все те, кто грешен!
Их давно уже ждут сады
Где застенчивый дух черешен
Отражается от воды…
А кому-то бродить по свету,
Надрываться от слез в кабаках
И раз в вечность встречать рассветы,
На безумных Ее руках.
А я давно ни во что не верю,
И ни с кем почти не говорю
У известного хлева двери
Я на нервах, стою, курю…

Кайнозойские сны

Засыпаю – все вижу коричнево-красным.
Слишком много, видать, стратиграфии глин кайнозоя,
Лишь синеет Иртыш – и кажется это опасным,
Перевернутой, брошенной наземь вечерней грозою.

Глина. Сизая пыль. Вот сейчас этот пласт отслоится…
Нет. Опять пронесло, только струйка шуршит словно мышь,
И лицо твое, в красно-коричневом свете двоится.
Как тебя занесло в кайнозойские сны на холодный Иртыш?

Как меня занесло в плиоценовую заварушку,
Где Аксорская свита войну с Павлодарской ведет?
Просыпаться? Коричневый чай из коричневой кружки,
Новым красно-коричневым утром меня уже ждет.

Август. Ветер палатку всю ночь раздувает.
Мыши (вымершие в миоцене) всё ходят вокруг.
Я ищу вновь и вновь безуспешно слои Олдувая,
Веря, что разорву на них замкнутый круг.

Кайнозойских коричневых снов. Стратиграфия бреда!
Слой – и ты у коричневой двери стоишь.
Слой – и: «Красное нужно к обеду».
Слой – и… мертво синеет Иртыш.

Королевство