секрет, экстракт всех женщин на Земле, манящий, податливый и беспощадный.
Погрузившись в новую любовь, он внутренне начал готовиться к разрыву с женой. Он начал готовиться к расставанию с милой домашней Катькой, к которой еще в институтские годы присох сердцем. С тех пор у него словно новое сердце выросло, а старое высохло, но несмотря на то, что старое почти умерло, оно оставалось присохшим к Катьке и продолжало тянуть и болеть и превратилось в вечно болеющий орган.
Он давно внутренне готовился к расставанию со своей второй половинкой, но поводом к разрыву послужила одна неожиданная история.
Однажды после работы Катя сказала Андрею, что скоро у нее в руках окажутся распечатки его звонков и вся смс-переписка. По словам Катьки, ее начальница, совершеннейшая стерва, заказала у коллекторской фирмы расшифровки телефонных звонков и переписки конкурентов.
– Представляешь? Оказывается, все можно получить! Ну, я и твой номер дала – так, по приколу. Так что скоро все станет ясно с тобой, – сказала она это лукаво и даже игриво, и непонятно было, шутит она или говорит всерьез. По ее голосу Андрей не смог разгадать ее замыслы и сделал вид, что пропустил сказанное мимо ушей.
Внутри же сначала он весь похолодел, а потом его бросило в жар, и он убежал в свою комнату и долго курил на балконе, пытаясь успокоить бешено стучащее и в то же время словно тисками сдавленное сердце. Он долго глядел с шестнадцатого этажа на зеленый ковер, раскинувшийся внизу, – был конец мая, деревья шумели молодой кудрявой листвой, воздух был холоден и свеж. Ветер приятно охлаждал горячее лицо и вторгался пятернями в его спутанные волосы. «Что ты делаешь, глупая, ну что ты делаешь! – с тоской думал Андрей. – Ты даже не представляешь, во что ввязываешься!»
За домом, наискосок, садилось солнце, ярко горела луковка Троице-Лыковской церкви; изредка шумели машины, проезжая по окраинной улице спального района; на покатой лужайке у подножья дома играли дети, между очередными порывами ветра их голоса были отчетливо слышны, можно было даже разобрать отдельные ребячьи выкрики.
Катька никогда не отличалась мнительностью; когда ей намекали, что что-то не так, она не желала слушать, у нее была какая-то своя философия – кроткая и смиренная. Она была доброй и отзывчивой, и если она страдала, то страдала со светлой улыбкой, полная доверчивости к миру. Катька не хотела ничего знать. Она не хотела опускаться до того, чтобы все узнать. До некоторых пор она была мудрой. Пока не сдружилась со своей новой начальницей.
Сейчас – хоть Катька о чем-то и догадывалась, она наверняка не знала, что стоит за всем этим, и, по мнению Андрея, явно переоценивала свои силы. «Глупыш, ты же попросту этого не выдержишь!» – думал он, и сердце его сжималось от боли и страха.
Всю ночь он не спал, лишь под утро забылся он в мятежном сне, но вскоре проснулся, лишь начало светать. Они спали в разных комнатах. Ворочаясь на скрипучем вкладыше новенького дивана, похожем на язык бутафорного монстра, он еще раз обдумал свой план. Это был корявый и весьма рискованный план, он почти наверняка был обречен на провал. Но требовалось что-то предпринять, он просто не мог себе представить, как можно ничего не делать и ждать, – так можно было запросто сойти с ума. Всходящее солнце просачивалось сквозь нежную зеленоватую занавеску из органзы и растекалось по брошенным одна на другую диванным подушкам. Изящный итальянский диван они купили с Катькой год назад, перед тем как поженились. Они успели пожениться на самом излете его любви.
Уже тогда он покупал с невестой мебель безо всякого удовольствия. Его тяготили занятия, полагающиеся молодоженам: все эти покупки, гости, визиты к родне – даже встречи с друзьями теперь тяготили Андрея. Но – странным делом – он вновь и резко полюбил все это делать… с Жанкой. С ней он делал это счастливыми урывками, он успел познакомиться с ее сестрой и подругами, ему так нравилось делать с ней все совместные дела, шутя растирать в руках всю назойливость быта, – боже мой, он даже мыл ей окна, мыл-порхал с песней в сердце! Все-то с Жанкой обрело легкость, певучесть, возвышенный смысл.
Он оделся и выскочил на улицу, и приступил к реализации своего плана. Пока он спускался, в лифте пахло соленой мочой, в подъезде – свежими газетами и тряпкой и мокрым полом. Уличный утренний воздух был наполнен нежной просыпающейся зеленью, вот вдруг резко пахнуло помойкой, а вот уже и сладостной сиренью, майский мир был так прекрасен! Впрочем, пахло сквозь все это огромной тревогой, бедой, в животе у него крутились страшные канаты, вся эта майская легкость была вымученной, она висела неимоверной тяжестью, от нее только сильнее тянуло в сердце.
Он парковал свою «четверку» на пригорке между домами, на всякий случай, чтобы всегда – если что – можно было завести с толкача. Он прыгнул на продавленное сиденье, завел шумный мотор и рванул с места. Выезжая из двора, он расправил на коленях карту. Он знал лишь в общих чертах, куда следовало ехать. На работу он поедет только после того, как исполнит намеченное.
Он двигался по пробкам в своей белой, видавшей виды «четверке» ровно на противоположный край города. Он ехал по кольцевой, окруженный со всех сторон грузовиками и фурами. Припекало солнце, и он приоткрыл оба передних окна, чтобы проветривался салон. Длинномеры безбожно дымили, выпуская целые облака копоти. Белую рабочую лошадку, остро пропахшую бензином и пыльной мешковиной, отдал ему отец. Отец был единственным, кто отговаривал Андрея от женитьбы. Отец был нелегкий человек, часто раздираемый внутренними конфликтами. Он работал в суровой системе и имел сердце романтика. Он был главным в семье, и обстановка в доме всегда зависела от его настроения. Все свои поступки Андрей оценивал с точки зрения реакции отца. Почти всегда его желания и поступки шли вразрез с мнением отца.
Днем помощница Андрея Машка (и с недавних пор подруга его жены) подошла к нему на работе и сообщила растерянно:
– Слушай, Катька позвонила, попросилась у меня пожить… Голос у нее такой… Кажется, она плакала. У вас что-то произошло?