Образ жизни

самолета,
с сотней репатриантов, мной в том числе, —
и терактом? Похоже, закон сохранения энергии,
в данный момент, в данном месте. Смерти нет,
а «просто» переселение душ. Если
ведешь себя хорошо, окажется,
что это – репатриация.

«Голова в полосе отлива…»

* * *

Голова в полосе отлива Воздух сед
и скрипит как кровать
Расскажи мне Иосиф Флавий
об умении выживать

Слева пальма а справа ибискус
Небосвод – сухой водосток
Это выход – по кругу и наискось
переход из стекла в песок
Я свидетель почти бесплатно
но никак не пойму в чем здесь суть
Объясни мне Иосиф Флавий
как слепить прозрачный сосуд
Золотому уменью все бросить
и в другом измереньи собрать
научи хитроумный Иосиф —
фарисейству не умирать

Новый день – как пакет для мусора
чист бесцветен и пуст пока
Слева пальма а справа ибискус
Голова затекла как рука

Кастель

1

Каждый день, забирая сына из детского сада,
я вез его в ближайший парк на склоне горы Кастель,
на своем древнем «Пежо», блекло-голубом,
как выцветшие глазки старушки из дома напротив.
Время от времени она встречалась на улице:
сидит на каменной оградке под кряжистой фигой
и в ответ на детский «шалом»
выдает прохожему ребенку
горстку орешков, леденцов и тянучек
из целлофанового мешочка.
Он это принимал как естественный
порядок вещей, вроде как с дерева упало.
Правда, когда-то и мне в Москве году в 1964
у метро «Павелецкая» один пьяный дядечка
тоже купил мороженое,
до сих пор помню – пломбир.

2.

Парк на месте легендарного боя
за стратегическую высоту во время
Войны за Независимость (история в жанре
«300 спартанцев», но с героями «Одесских рассказов»
и бюджетом «Белого солнца пустыни»).
Здесь всегда висели сторожевые крепости
на подъезде к Иерусалиму, и сейчас
над изгибом долины, с обзором на юг и на север,
на своем аутентичном месте – сидит,
как железобетонный пес, дот
времен британского мандата
в полной боевой готовности:
свежая краска, запах смазки.
Но пока
из-под шкуры политики не вылез череп истории
и очередная война не подвела черту
под прежней жизнью, давай
собирать камни и шишки, бегать наперегонки
до ближайшей мусорной урны, карабкаться
по камням на верхнюю детскую площадку, а потом,
сидя на валуне в тени под эвкалиптом —
пить воду из одной бутылочки
и тихо обсуждать твое будущее и мое детство.

3

Сколько мы проковыляли вдвоем,
после яслей, детского сада, после школы,
один с камнями и палками, другой
с сигаретой в зубах, в Кастеле, Эйн- Кереме,
в соснах под Театроном… Гравий
детских плошадок, усыпанный листвой вязов,
высохшие стебли пальм – гигантские рыбьи скелеты,
варраны, шуршащие в пакетах из-под чипсов,
вороны, протестующие против холода
в 40-градусную жару («кар» – значит «холодно»
на иврите) И это длилось годами. Осень
сменялась весной. Лето выжигало травы
и нагревало воду в питьевых фонтанчиках.
Потом опять приходила осень —
время первых дождей, где-то в октябре,
после Нового Года… На самом деле
перманентное лето прерывалось на время
сезоном дождей, как терпенье слезами.
И мы брели через время, пока оно текло в нас.
Один – маленький – впереди. Второй – взрослый —
следом. С одинаковым видом
капризной сосредоточенности
на потоке самоотдельных бессвязных мыслей.

«Через сорок лет я оказался у той же…»

* * *

Через сорок лет я оказался у той же
станции метро, куда шел после школы
в первом классе. Метро «Добрынинская».
Киоски справа от входа на том же месте.
Я могу купить себе все, что угодно:
любое мороженое, любой набор солдатиков…
Действительно, покупаю: неизвестные сигары
в волшебной квадратной коробке – золотое на черном,
и закуриваю тут же в полутьме у киоска.
Снег, сизая мгла. То ли вечер, то ли утро.
Сказочный заворот времени, как будто
обещание. Что же так тоскливо?
Ведь многие обещания, данные себе,
исполнились. Лучше, или, во всяком случае,
как-то совсем иначе, по- другому – у меня —
не будет… Вот поэтому. Закурю
еще одну. Пройти, что ли, до «Новокузнецкой»,
руки в карманах, гололед, пустые переулки,
Замоскворечье, смерть неизбежна.
Может быть, дело в том, что нет
автоматического прямого движения в прошлое,
так сказать – на экзистенциальном автопилоте,
как это происходит с будущим?

«Когда мне было четыре года…»

* * *

Когда мне было четыре года,
мы ездили с родителями в местечко Мирополь
Житомирской области, на родину бабушки, матери
отца. Там еще жили прадедушка и прабабушка,
в домике с садом, коровой и курятником. Они
познакомились на пожаре на рубеже позапрошлого
и прошлого веков. Потом было еще много
пожаров, в том числе несколько мировых. Все
братья и сестры уехали на Запад, в Америку, дети —
на восток, в центр империи. А они
жили на том же пожарище, не считая эвакуации.
На окраине ближайшего поля стоял подбитый танк
(с последней войны прошло только двадцать лет),
а стена разрушенного польского графского замка
на горе по другую сторону реки Случ все еще была —
метров двадцать в ширину и метра полтора в высоту —
в выщербинах от пуль, на месте расстрела евреев.
Мы с братом бегали по лужку перед этой стеной
и играли в интересную игру: примерялись
к выщербинам по своему росту: в голову, в грудь.
Больше всего сходилось в центре. Дети, видимо,
стояли в середине.
Мы помним, да? – что мы потомки
уцелевших в грандиозном многотысячелетнем