Образ жизни

его дому —
с его десятками микв заменявшими
полы стены столы кровати и скамьи
был столицей ритуальной готовности
кожей принять – проточное касание
высшего присутствия
когда поры – как ноздри
мастера благовоний
из Эйн-Геди
А потом
было землетрясение оно же – война
Умерло даже кладбище на восточном краю холма
Гигантская водяная лилия —
с лепестками цистерн и стеблями каналов
лежит перед глазами туриста (пародия на потомка
торчащая на бывшей сторожевой башне) —
в таком же напряжении сухих суставов как
у скелетов во вскрытых старых могилах
Есть здесь нечто общее с дурным сном:
невозможность сжать
пальцы
В нескольких километрах
два заведения – распавшиеся части наследства
Монастырь Святого Герасима и Водный Парк Калия
Греческий монастырь как и большинство
его собратьев – тихо теплится потупясь
и напевая псалмы – между одной из
центральных деревень палестинской автономии
носящей по смежности имя Иерихон (там нет
не то что городских стен но и зданий выше
двух этажей только женщины дети террористы
и полицейские – в усах но
без ботинок) —
и
шоссе на Эйлат
слева – море  справа – горы
Как будто пустыня но копни —
и наткнешься на кувшин с рукописью
где лично тебя обвиняют в слабости духа разврате
и пособничестве Сынам Тьмы
Всем предлагается бросить жребий
битыми черепками – и поочередно
наложить на себя руки – потому что все равно
больше никакого выхода нам не осталось
Ну так начните с себя! А мы уже
начали

_____________
В общем диспозиция
мало чем отличается от той
что была на рубеже эр Финики
под стеной Аввы Герасима – так же сладки
как в описаниях античных историков А что до
Водного Парка Калия – то это явная карикатура
на Водный Парк Кумран
С другой стороны если бы в Калии
на месте бывшей иорданской военной базы
сделали тюрьму или дом творчества —
это соответствовало бы духу и букве места
но противоречило естественной бесчувственности
непосредственного жизненного процесса
ко всему кроме него самого

Возвращение в Яффо

На рассвете в начале лета
по блестящим чешуям мелкой приливной волны
скрипучая темная лодка скользит под подошву холма
в рыбий желудок порта
Я смотрю в бок медного кувшина
там извивается как трубка кальяна – лицо человека
который вернулся в свою страну через десять лет
после того как бежал из нее Ему нехорошо
но до него никому нет дела
и это успокаивает
Сейчас меня вырвет в зеленую воду родины
утренней лепешкой с сушенными финиками
Вон она —
сизая полоса над горным хребтом за прибрежной
долиной Там под овчиной
солнечного пара пропахшей песком и наной
я вырос – треть века назад —
в глиняном доме в саду на склоне горы
среди черепков черепах и змей —
Лодка ткнулась в берег
Я вливаюсь в толпу на причале Искупаемся
в родственной слизи трясь о бока
троюродных братьев –  как рыбы
в последних эпилептических содроганиях
на камнях причала
Крепко держу узелок с деньгами —
могут отхватить вместе с пальцами
Ох как кружится голова Чего бы я хотел сейчас?
Ни-че-го: быть в прозрачном пузыре отсутствия
Сесть в тени закрыв глаза – пока уши
насилуют крики старьевщиков продавщиц зелени
и отвратительно жизнелюбивый
распев торговца арбузами
Я кажется понял:
мне ничего не грозит я проскольжу мимо дома
как мимо всего остального даже если
буду в нем жить Я – лишь представление о себе
пар от дыхания  сеть от ячейки
Я не могу умереть – потому что меня и не было
Закат, висящий сейчас над чашей с йодом
по имени море – единственное за что я могу
держаться но этого не так и мало – этого
бесконечно
много

Анатот

Мы долго спускались с огромной песчаной горы
по кольцам светящейся белой дороги
Спиралью движенья вскрывались сухие миры —
как русло для взгляда и чистая почва тревоги
Пустыня была мне близка как пустой горизонт
где каждая вещь обретает свое измеренье
Мы можем построить свой город – запомнить свой сон
на твердой скале изначального изнеможенья
Я жизнь не могу удержать но я знаю что я был с тобой
что в этой мечте я гулял и летал и валялся
Я смог наконец в этот раз сжать гудящие пальцы —
в лимонном саду над источником с нежной водой
В анисовых зарослях – шорох стрекоз
земля словно солью пропитана черепками
Здесь можно застыть монументом естественных слез
над тем что любая любовь обращается в камень
Но в этот момент я – был сутью ущелья его
сознанием силы его сквозняком удержанья
кипящего света над истеричной кривой
сползания в непродуктивную жалость
Есть ясная щель – в безвоздушной пустыне – зазор
с водой из-под камня и тенью под хищною птицей
И если все нити на время связались в узор
то с тем что случилось – уже ничего не случится

«Брошенный сирийский военный лагерь…»

* * *

Брошенный сирийский военный лагерь
над ущельем Слышен шум водопада —
сам он не виден
Голаны – тихое пустое плато
покрытое высокой травой
Иногда посреди ровного поля – пропасти
такой резкой прелести что
сбивается зрение

Это место знает два состояния:
война и промежуточное перемирие
И как перед сном или смертью
в желтом вечернем мерцании
скользит олень – с грацией подростка
исчезая на месте садов
за обвалившимися базальтовыми стенами
византийской деревни

В долине реки Сорек

В наших реках – вода лишь зимой
а в остальное время
чистый горячий свет заливает пустое ложе
Вот