— Ну, так беги, черт тебя побери!
— Да, тебе хорошо говорить.
— Что с тобой в самом деле?
— Кажется, я вывихнул ногу.
— Ах, какой ты неуклюжий! Только этого недоставало!
— Нет, вот теперь лучше. Вывиха, должно быть, нет, а только сильный ушиб. Мне очень больно, но я могу стоять на этой ноге.
— Так идем же; нечего терять время.
Бандиты пошли вдоль русла, которое вилось самыми прихотливыми изгибами. Скоро Бонне заметил, что начался подъем, так что бандиты через некоторое время должны были достигнуть высоты, равной со сводом пещеры.
— Ничего, покуда все идет прекрасно, — заметил Бонне своему товарищу, который ковылял за ним, прихрамывая на больную ногу. — «Добрые» люди, которые нас здесь заперли, никак не предполагали, что спасают нас, лишая воды… И то сказать, ведь сразу всего не сообразишь…
Бенуа молчал.
— Ну что, разве я не прав? — продолжал Бонне. — Взгляни-ка вон сюда, наверх.
— Воздух! Свет! — завопил Бенуа, увидев в двух метрах над своей головой узкое отверстие, через которое виднелся клочок синего неба.
— Через эту дыру вода просачивалась в пещеру; дураки-индейцы отвели воду перед отверстием, не зная, что Бонне сумеет им воспользоваться и пробраться в него, каким бы узким оно ни было.
— Как? Неужели ты хочешь пролезть через него?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что это немыслимо.
— Вот еще! Я убежал из тюрьмы в Питивье через дыру, которая была меньше этой… гораздо меньше…
— Не может быть.
— Уверяю тебя. А ты что думаешь? Я на этот счет настоящий угорь.
— Как же тебе удалось бежать из тюрьмы?
— А вот как. Сторож мой был человек хороший, только немного глуповат. Я выпросил у него лист белой бумаги. Он мне дал. На этом листе я нарисовал гильотину и приклеил произведение своего искусства к стене. Всякий раз, когда надзиратель приходил в мою камеру и приносил мне пищу, я указывал ему на лист и говорил: «Я пройду через это». Добряк думал, что я намекаю на гильотину и эшафот, и успокоительно возражал мне каждый раз: «Бог даст, не пройдете». А на самом деле я говорил об отверстии, которое я просверливал в стене оконной задвижкой, закрывая его бумагой с рисунком.
— И удалось? — спросил Бенуа.
— Конечно. В одно прекрасное утро я исчез, оставив на бумаге надпись: «Прощайте, господа! Я отправляюсь на сбор винограда».
— Тебя, разумеется, опять поймали?
— О, конечно, и даже очень скоро. Через две недели. Изловили меня в погребе у одного мужика, где я пил молодое вино. По этому же случаю я занял у него — без отдачи и без его ведома, разумеется, — несколько тысяч франков, которые были найдены тут же, при мне.
— Как же ты так прозевал и попался?
— Я был мертвецки пьян, в том-то и горе. Меня схватили, скрутили и отправили в Орлеан… Ну, потом, само собой разумеется, суд и ссылка в Гвиану… Однако будет болтать. Давай удирать отсюда, как я удирал из Питивье.
— А ты слушай. Как только я выберусь на вольную волю, то отыщу снаружи вход в пещеру, расчищу его и удалю предметы, которые мешают вытолкнуть камень вон. Как только я это сделаю, вы сейчас же дружно навалитесь на камень, и — черт меня возьми, если нам не удастся вытолкнуть его из пещеры.
— Теперь я понял, понял все! — радостно вскричал Бенуа.
К нему вместе с надеждой вернулась и прежняя энергия.
— Подожди, постой, — продолжал он, — я сейчас встану у стены и прислонюсь к ней покрепче. Так. Хорошо. Теперь залезай мне на плечи.
Бонне проворно влез на плечи товарища и сказал:
— Вот и ладно. Я дотягиваюсь руками до отверстия, оно как раз на таком месте, что я могу достать до него головой. Конечно, я могу ободрать себе кожу на боках, но тело пройдет, потому что я не толст — на острожных хлебах люди не очень разъедаются.
Глава XII
