Каторжник приподнялся на руках, весь сжался, скорчился, сплюснулся и влез-таки в узкое отверстие. Несколько минут он не продвигался ни туда ни сюда, но вот ему удалось просунуть вперед руки, он начал усиленно работать ногами; кости его трещали, все тело покрылось ссадинами, из которых сочилась кровь. Но все-таки он пролез, выбрался на свободу и радостно перевел дух.
Первая, и самая трудная, часть дела удалась, остальное уже не представляло большого труда. Вход в пещеру снаружи Бонне отыскал очень скоро. Оказалось, что кусок скалы, которым арамихо закупорили отверстие, был завален камнями; эти камни каторжник убрал после двухчасовой усиленной работы.
Заключенные в пещере дружным напором навалились на скалу, которая пошатнулась, тяжко сдвинулась с места и, подняв целую тучу пыли, с громовым рокотом покатилась вниз по склону холма. Дружный крик торжества вырвался у европейцев, когда они вышли на воздух, а индейцы принялись петь, плясать, прыгать вокруг своего мертвого пиаи, который за последнее время еще сильнее разложился.
Бенуа решил положить конец этому путешествию покойника и так настойчиво пристал к индейцам, чтобы они зарыли наконец тело, что они сдались на его увещевания и похоронили колдуна недалеко от пещеры, отрезав, однако, его длинные волосы, чтобы воздать им погребальные почести по возвращении домой.
Сидя в пещере, индейцы пили водку и дошли до совершеннейшего опьянения, так что выход на свободу не возбудил в них особой радости, а пляска и пение относились вовсе не к этому приятному факту, а к погребению пиаи. Когда они зарыли покойника, их единственным желанием сделалось вернуться как можно скорее домой с волосами пиаи и завершить тризну по умершему. В настоящее же время у них не было ни малейшего предлога для возлияния кашири и вику, поэтому Акомбака, заботясь о благе своих подданных и о своем собственном, хотел уже дать сигнал к выступлению в обратный путь.
В сущности, что же ему было еще делать? Ведь обязательство свое он выполнил и помог белому вождю достичь своей цели. Теперь очередь белого вождя выполнить свое обязательство. Пора уже индейцам вернуться домой и затем двинуться в поход против негров-бони.
Но Бенуа думал иначе. Краснокожие были слишком ценными союзниками, и ему не хотелось отпускать их от себя так скоро. Зная хорошо все слабости этих наивных чад природы, ленивых и жадных, хитрый бандит без особого труда склонил их повременить с возвращением домой, нарисовав им новую соблазнительную картину.
— Неужели вождь краснокожих воинов, — серьезным тоном произнес Бенуа, — уже раздумал наказывать убийцу пиаи? Неужели он не мужчина, а старая баба? Неужели он способен забыть оскорбление, нанесенное ему и всему его племени?
— У моих воинов вышла вся провизия, — жалобно отвечал пьяница. — Если они будут голодать, они лишатся сил, а если лишатся сил, то не будут в состоянии сражаться с бони. Кто же будет защищать наших жен и детей?
— Честь краснокожих должна стоять выше всяких соображений.
— Индеец идет в битву только тогда, когда сыт, — возразил краснокожий вождь, бессознательно перефразируя изречение маршала Мориса Саксонского: «Солдат сражается лишь после того, как хорошо пообедает».
— За этим дело не станет, — отвечал Бенуа. — Я отведу вождя и его воинов в такую засеку, какой ни один индеец не видел с тех пор, как великий создатель Гаду сотворил людей, животных и леса.
— Правду ли говорит мой брат?
— Белый вождь не лжет никогда!
— Когда же мой брат покажет эту засеку Акомбаке и его воинам?
— После того как солнце два раза скроется за большим лесом и два раза покажется вновь, мои краснокожие братья вступят в плодородную, обработанную засеку, где они в сытости и без малейшей работы проведут всю следующую зиму.
Довод был сильный и, разумеется, тотчас же подействовал. Акомбака и Бенуа условились немедленно идти в таинственную страну, где в изобилии мед и молоко, где можно вволю есть и спать, не зная иной заботы, кроме приготовления спиртных напитков.
Радостные, двинулись индейцы и белые в путь. Бенуа, исполнив скучные обязанности колдуна и жреца, начал развлекать себя веселой беседой с товарищами.
— Фу, как устал, — говорил он Тенги, который ничего не понял из его разговора с Акомбакой, но видел результат его и радовался. — Точно гора с плеч свалилась… Знаешь, мне опять удалось вывернуться.
— А мне удалось спасти нашу казну, — отвечал каторжник, похлопывая себя по сумке, висевшей у него через плечо.
— Да, правда… Слиток!.. А я было совсем о нем забыл.
— Нет, я не забывал — разве можно об этаких вещах забывать? Их нечасто находишь.
