Свистнул в воздухе кулак Бенуа и опустился на голову пьянице; тот упал на траву, вскрикнул раза два и заснул крепким сном.
Настало утро казни.
Индейцы живо приготовили все нужное для мучений и даже наловили ядовитых гвианских ос, с которых предполагали начать пытку. От укуса гвианской осы умер пиаи. Пусть же испытают на себе эти укусы и белые пленники.
Акомбака уважал пленников за их мужество и намерен был умертвить их смертью храбрых. Мученья, которым он их собирался подвергнуть, должны были быть особенно жестокими, утонченно-жестокими.
Индейцы нарядились в свои лучшие военные уборы, надели все свои ожерелья и браслеты. Сам Акомбака украсил свою голову пышной диадемой из желтых перьев, означающей сан касика, и увешал себя несколькими рядами ожерелий и браслетов.
Заиграла флейта. Индейцы гуськом двинулись к месту, где сидели связанные пленники. В тридцати шагах они остановились.
Акомбака подал знак. Индейцы подняли пленников и стоймя привязали их к четырем деревьям.
Бенуа стоял поодаль и со злобной усмешкой любовался делом рук своих.
Акомбака взял у одного из своих воинов корзину с осами и медленно подошел к пленникам. Бенуа следовал за ним.
Осы жужжали, гудели в корзинке… Акомбака занес уже руку, чтобы достать осу и, соблюдая порядок старшинства, приложить ее к груди Робена.
В эту самую минуту произошло что-то неожиданное.
Акомбака попытался отпрянуть назад, но наткнулся на Бенуа, который упал на землю.
Сквозь лианы просунулось блестящее ружейное дуло и оперлось на один из суков того дерева, к которому был привязан Робен. Блеснул огонек, взвился белый дымок, прогремел выстрел.
Акомбака с простреленной головой упал на Бенуа и сбил его с ног. Бенуа, по обыкновению, выругался.
Индейцы хотели броситься на помощь своему вождю, но их остановил второй выстрел, сделанный крупной дробью. Многих из них задели дробинки. Послышались крики боли и испуга. Дикари отступили в смятении и беспорядке.
Трусы-каторжники тем временем первыми пустились наутек.
К Робену подбежал огромного роста негр и радостно крикнул:
— Оо-ак! Оо-ак!.. Бони!.. Бони!..
За негром бежали два других такого же большого роста, индейцы при виде их обратились в бегство. Поляна была очищена. Пленники освобождены.
Три освободителя не считали нужным преследовать убегающих; они остановились около спасенных робинзонов и осмотрели их с почтительной ласковостью.
Старший из негров подошел к Робену и бросился ему на шею. Тот узнал его и радостно воскликнул:
— Ангоссо! Это ты!
— Я самый, — говорил, улыбаясь, негр. — А это мои дети: Ломи и Башелико. О, я доволен, очень доволен…
Разумеется, робинзоны как могли обласкали своих спасителей-негров. Затем и негры, и белые поспешили удалиться с поля битвы, так как индейцы в любой момент могли вернуться, а между тем у белых не было никакого оружия.
Однако Ангоссо не хотел уходить, не завершив битву обычным эпилогом.
Он подошел к мертвому Акомбаке и отрезал ему голову, потом подал свою саблю Робену, чтобы тот сделал то же самое с Бенуа. Последний лежал без чувств, с распухшим лицом, изуродованным попавшими в него дробинками.
Робен, конечно, отказался от предложения Ангоссо, объяснив негру, что у европейцев нет обычая добивать раненых врагов.
— Как хочешь, кум, — отвечал Ангоссо. — У белых людей нет этой привычки, а у нас она есть. Отрезать голову врагу никогда не мешает — рассеченный на две части, он уж наверняка не встанет.
Он наклонился над Бенуа. Тот слабо дышал.
— Он не умер, — сказал негр.
— Оставь его, — отвечал Робен, — теперь он ничего не может нам сделать. Его съедят муравьи, а сам я не желаю марать о него свои руки.
Они медленно, опираясь на палки, направились по дороге к жилищу Доброй Матери. После напряжения всех сил началось расслабление, и робинзоны почувствовали страшную боль во всем теле.
Особенно плохо себя чувствовали Эжен и Эдмонд, которые были далеко не так крепки здоровьем, как их брат Анри и особенно отец. Они шли с большим трудом и то при помощи Ломи и Башелико. Ангоссо вновь зарядил свое ружье и шел в арьергарде, невозмутимо неся за волосы голову
