небось накрывало?
— Бывало такое… И минометами, и артиллерией, по воронкам прятался… Но у нас была линия фронта, а с ней все проще, знай, пали за нее и все. А вот у вас, когда местные по ночам калаши откапывают…
— Если б только ночью. И днем бывало…
— Вот я ж и говорю — когда толком не знаешь, где свои, а где чужие, это намного хреновее.
— Да мы как-то над этим не думали, повелось так и все. Сам, дед, знаешь — служба… Приказали воевать так — ну, придется и так…
— Мда, с приказами на войне спорить — дело неблагодарное…
— Это уж точно! — собеседники усмехнулись друг другу.
— А чего ты, дед, говорил про калаши? Не, спору нет, они там тоже есть, и много, но в меня пару раз попали из трехлинейки.
— Да быть того не может! До сих пор в ходу? Я ж с ней всю войну прошел, еще обычным стрелком начинал…
— Да там у них чего только нет. И англичане есть разные, некоторые вообще с 1914 года и еще много всякого. Но трехлинейка у них ценится сильно, а в опытных руках сам знаешь, как стреляет. Когда рикошетом по мне попало, один, который не ушел, так с более, чем двух километров на удачу выстрелил.
— Экой стервец удачливый…
— Ну, он был удачливым, на этой глупости удача у него кончилась… Сам понимаешь, когда в тебя стреляют, начинаешь стреляющим очень интересоваться. И не только ты один, а все расположение части… Уйти он не смог, так потом принесли снайперскую образца 1942 года…
— Сам с такой ходил. А интересовались мной немцы знатно… Порой по целому квадрату лупили, только успевай прятаться в воронку, второй раз снаряд в одно место не попадает… Один раз оказался недостаточно проворным, но уцелел…
— Много набил, отец?
— Ну, до лучших мне очень далеко, поменьше сотни. Но ненамного…
— Однако… Далеко мне до тебя…
— Так я ж и говорю, что у нас во всех за линией фронта стрелять было можно… Может, ты, Ваня, и получше меня был бы-то…
— Ладно уж, чего гадать… Давай, дед, за Мосина и его оружие трех столетий. С трехлинейки снайперские винтовки, по-моему, еще в 80-х финны срисовывали…
— Ну, давай за Мосина… Знатно его винтовка била. И даже сейчас бьет, как ты говоришь. А вообще, Ваня, зачем ты сюда приехал? Что-то не верю я тебе, глаза у тебя бедовые…
— Эх, дед, глазастый ты излишне, хоть уже и старый. Другие люди б тебя за такие вопросы тово….
— Думаешь, я этого боюсь в моем-то возрасте? А снайперы они, сам знаешь, глазастые, куда ж в нашем деле без этого. Просто любопытно…
— Как бы тебе сказать… Деталей не раскрою, но нужно кое-кого порасспросить…
— Ага… Расспрашивать будешь как, с паяльником или с утюгом?
— Ты, скорее всего, мне и не поверишь, но совершенно без них.
— А почему не поверю… Ты ж не врешь, только вот странно это…
— Так с паяльником и утюгом расспрашивают, когда кто-то что-то спрятал и выдавать не желает. А у меня сейчас материя другая, человек должен вспомнить то, что на самом деле было, а не то, что хотят услышать, чисто для того, чтоб утюг отнесли…
— Эх, прошли уже те времена, когда пытали, но при этом ничего не выдавали… А сейчас все разболтают.
— Тогда, дед, была большая и светлая идея, за которую помереть было не жалко. А как пришел этот долбаный Горбачев…
— Да чтоб он, сука, сдох в страшных мучениях! Все просрал, ублюдок…
— Вообще, дед, у меня идея! Давай-ка за него выпьем!
— Чего!???
— Поспорю с тобой, что ты за него выпьешь. Проспоришь — перестанешь мне вопросы разные нескромные про мои дела задавать.
— Да я в жисть за него не выпью, спорим!
— Выпьешь, выпьешь… Вот они две полные рюмки, я одну поднимаю и говорю: «За Горбачева Михаила Сергеевича». Вот только чокаться с тобой я не собираюсь…
— Выиграл ты, Ваня… Старый я стал, соображаю уже не быстро. Давай, за Горбачева, пусть земля ему будет пухом… Да побыстрее, побыстрее…
— Не, земля пухом — это ему слишком мягко. Вот стекловатой — в самый раз…
— Или вообще немецкой колючей проволокой…
— Хорошо ты сказал, уложить бы его в колючку… Ладно, я завязываю, завтра к вечеру мне свежая голова нужна.…
— Понятно… Ну ложись на диван, простыни там, в шкафу, плед вот…
На следующее утро Хуан проснулся с легкой головной болью, но иных последствий вчерашней выпивки не было. Накупив продуктов деду, он
