спроса.
Мне было бы приятно узнать, что все те, кто постоял в очереди на Серова, получил радость от выставки и не меньшую радость от самого процесса попадания в выставочный зал… Я разговаривал с несколькими людьми, моими знакомыми, которые в самые жаркие, а точнее, самые морозные дни простояли по нескольку часов в той очереди. Отведали каши, промёрзли, но взбодрились лучше, чем если бы сходили на каток или на лыжах, а главное – увидели много хороших и весёлых людей, которые с самой здоровой иронией относились к очереди и к происходящему. Все перезнакомились, приобрели новых приятелей… Чем плохо? Но выставка закончилась. Куда теперь? Я был бы очень рад узнать, что возник новый эпицентр художественной жажды…
Не скрою, я прочёл то, что написала по поводу выставки Серова Ксения Ларина. Я был не просто удивлён, а целиком и полностью изумлён тем, что прочитал. Я бывал у неё в эфире, видел этого человека, правда, давненько, но помню наши разговоры… Это писал какой-то другой человек. Или тот человек, но который полностью сменил сознание либо сошёл с ума. То, что я прочёл, было как минимум не умно. Совсем! Это писал человек, который неспособен ничего видеть и слышать, который оглушён и ослеплён ненавистью и ею же полностью отравлен. У меня не возникло никакого желания хоть как-то оспорить прочитанное, вступить в полемику… Прочитанный мной текст говорит о том, что автор ничего не способен услышать, и само его зрение уже так отличается от нормального, что и обсудить окружающее мы не сможем, поскольку видим его абсолютно по-разному.
Я думаю, что если был бы в Москве, непременно сходил не так на Серова, как в ту самую очередь и чтобы увидеть людей. Каши бы тоже отведал. В день наибольшего ажиотажа я не выдержал и поехал в Калининградскую областную картинную галерею. Просто во всех новостях были репортажи о людях, рвущихся в выставочный зал… Я даже вспомнил фрагмент из фильма про Электроника. В последней серии бандиты обманывают наивного робота, говорят ему, что их не пускают в музей, а потом кричат у закрытой решётки музея: «Мы хотим видеть картины!» Вот меня и возбудили репортажи из Москвы, и я поехал на выставку.
Была хорошая погода. Выставка картин из областных запасников оказалась объёмной. Я посмотрел немало хорошей живописи 1960–1970-х годов. Однако картинная галерея была пуста и прохладна. За час, там проведённый, видел две пары посетителей. Ещё сильнее захотелось на Серова в Москву. Захотелось в толпу людей, жаждущих попасть на выставку.
Интересно, какой ещё художник мог бы так же собрать и сплотить людей? Тут нужен обязательно наш, российский, безупречного качества и чудесного гуманистического, светлого направления. Уверен, что даже если бы привезли много Рубенса, Ван Гога или всего Питера Брейгеля, такого длительного интереса и ажиотажа не случилось бы. Возможно, небывало большая, полная выставка Левитана могла бы произвести подобный эффект… Ни Репин, ни Шишкин, ни Айвазовский, ни Васнецов… Нет. Всё-таки для того, чтобы собрались такие массы людей, нужен особый художник и особая живопись, в которой есть и мощная народность, понятность, но и ускользающая тонкость и что-то неформулируемое.
Как бы я был рад узнать, что кто-то устроил ретроспективу фильмов Эйзенштейна, Зиги Вертова, Довженко, Шукшина, Тарковского. И чтобы на сеансы выстроились бесконечные суточные очереди из людей, которые хотят быть вместе на любимом кино, или же впервые увидеть невиданное, но своё, отечественное, находясь среди соотечественников и современников.
Я хотел бы увидеть большие очереди в книжные магазины на встречу с писателями, которые выпустили новую книгу. Но ещё больше я хотел бы увидеть очередь за переизданными бо?льшими тиражами книгами Астафьева, Белова, Искандера, Вампилова, Шукшина, Володина, к которым вдруг возник бы неожиданный и мощный ажиотажный интерес.
И всё же у меня нет никакого хоть сколько-нибудь рационального объяснения тому, почему случился такой взрыв жажды видеть картины Серова… Не понимаю! Но рад этой таинственной нашей необъяснимости. Дело-то было хорошее.
20 февраля мы исполним спектакль «Титаник», которому в этом году четверть века. Можно сказать, классика! Четыре года мы его не исполняли, даже возник страх, что, может быть, и не исполним никогда. Каждый раз, когда мы его играем, а играем крайне редко, возникает такой страх: вдруг мы больше не соберёмся, чтобы исполнить любимый нами и самый счастливый в моей жизни спектакль? За двадцать пять лет, я думаю, мы исполнили его не более тридцати раз. Уж так распоряжалась нами жизнь…
Подумать только, спектакль «Титаник» я задумал ещё до того, как Дэвид Кемерон задумал свой знаменитый фильм. За эти годы кажущиеся когда-то потрясающими спецэффекты фильма «Титаник» видятся уже устаревшими, совсем юный Ди Каприо превратился в матёрого седеющего мужика, а наш спектакль не устарел ни капельки. Он звучит свежо и даже актуальнее, чем прежде. Наш спектакль начинается словами: «Мир гибнет!» В 1991 году эта фраза казалась забавной метафорой, а сейчас она «звучит» в каждом выпуске новостей.
Я так люблю этот спектакль! К сожалению, точнее к счастью, сам я его исполнять не могу. Во мне нет той степени сценического безумия, детской убеждённости и маниакальности, которая необходима для исполнения этого спектакля. «Титаник», задуманный в 1991 году, может исполнять и всегда исполнял только один человек – Паша Колесников, великий и ужасный, как Гудвин. 20 февраля он приедет из Волгограда, и мы вместе исполним наш первый в жизни значительный творческий опус. Буду воспринимать спектакль как подарок самому себе на день рождения…
Как бы я был счастлив узнать, что у кассы Театрального центра на Страстном собралась очередь жаждущих попасть на наш «Титаник». Я бы лично что-нибудь приготовил-накошеварил, купил бы согревающего и сработал бы не хуже нашего любимого МЧС – только бы увидеть такое!
Совсем, совсем не писал в дневник. Не мог, и даже чувствовал, что не имел права отрываться от работы над книгой.
