или по техническим причинам, не перенесён на другое время, а попросту отменён. Дальше он сказал, что никаких комментариев дать не может, комментарии мы получим в аэропорту, куда нам следует немедленно пройти, получить багаж – и делать всё, что заблагорассудится. Представляете, да?!
В самолёте были люди, которые, например, летели из Израиля через Берлин. Пожилые дамы, которые летели от своих детей из немецкой глубинки в Россию и не понимали ни по-немецки, ни по-английски ни слова. И они решительно не понимали, что им дальше делать. Кстати, я тоже.
Со мной такое случилось впервые за мою многолетнюю разъездную практику. Я много раз сидел сутками в аэропортах из-за непогоды, попадал в тайфуны, много раз из-за неполадок самолёта меняли воздушные суда. Однажды из-за неосторожных действий стюардессы у нашего самолёта при выруливании на взлётную открылась дверь и вышел надувной трап. Чего только не было! Но такое случилось впервые.
Помимо прочего, нам нужно было снова пройти границу, которую мы только что проходили. Пограничники сначала не могли понять, откуда и почему мы явились. Потом нам долго не могли выдать багаж. Мы ждали представителя авиакомпании, но никто не явился, тогда мы уже сами нашли стойку представительства «Эйр Берлин».
Там нам были не рады.
Никаких извинений, никакого сочувствия, никаких объяснений причин. Рейс отменён – и шабаш.
Рейс отменён, компенсировать и вернуть деньги они не могут, посадить на самолёты других авиакомпаний, которые летят хотя бы до Москвы, не могут и не намерены, а могут заменить наши билеты билетами на аналогичный рейс на завтра. При этом они сказали замечательную фразу: «Надеемся, что этот рейс состоится».
У меня кругом пошла голова.
Я категорически, совсем, отчаянно не хотел проводить ночь нигде, кроме дома.
Быстро выяснилось, что у меня есть следующая возможность не ночевать в Берлине – купить билет и как можно скорее улететь в Москву, а оттуда – в Калининград. Но на Москву билетов не оказалось. Точнее, не оказалось билетов на вечерний рейс, а ближайший дневной уже был в состоянии посадки. Я готов был сделать рывок, чтобы успеть, как вдруг надменная дама, представлявшая авиакомпанию «Эйр Берлин», сказала, что может отправить желающих до Гданьска, и добавила: «Оттуда всего сто сорок километров до вашего Калининграда. Там, наверное, ходят какие-то поезда. Доедете, потом напишете на наш сайт, и мы по возможности компенсируем ваши деньги».
Про поезда звучало наивно. Дама представления не имеет о транспортном сообщении между Гданьском и Калининградом. Ей в Берлине, видимо, мерещится, что куда угодно можно доехать если не на метро, то прекрасным «Дойче Баном». Но я немедленно согласился лететь в Гданьск, потому что это было в сторону дома.
К моему решению присоединились ещё два человека, потому что я сказал, что могу взять двух желающих в машину, на которой поеду из Гданьска в Калининград.
Присоединился парень, совсем молоденький, с огромным рюкзаком, и дама моего возраста, которая летела из Копенгагена, где живёт, в Калининград, где жила. Так мы и полетели. Друзья прислали за мной в Гданьск машину. От Гданьска мы ехали по живописнейшим местам…
Парень оказался моим земляком из Томска, лингвистом, который год преподавал немецкий на берегах Рейна и впервые ехал в Калининград с желанием найти там свой жизненный интерес, работу и, возможно, аспирантуру. Я видел, что ему даже в радость такое приключение и удлинение путешествия. В Польше он прежде не был. Да и дама была рада. По дороге она рассказывала о своей жизни, детях, кошке… А мне было обидно за каждую минуту, проведённую не дома.
Сначала завёз попутчиков и товарищей по несчастью, хоть завозить их было не по пути, потом поехал домой. Я хотел подъехать степенно, солидно и без посторонних. Возвращение домой – это очень личное и сокровенное…
В субботу, ближе к полуночи вернулся домой с Венского фестиваля. Сыграл в рамках фестиваля два спектакля – и улетел домой. Последний раз на этом фестивале и в Вене я был в 2006 году. Тогда мы представляли с Александром Цекало в небольшом театральном зале спектакль «ПоПо». А совсем в последний раз я участвовал в европейских фестивалях семь лет назад, тогда я решил ограничить своё участие в подобных мероприятиях и сосредоточиться на литературной работе. Это был период активного писательского труда. Я не делал новых спектаклей и всё писал, писал, писал.
Ещё я ограничил свои поездки на европейские фестивали – которых на самом деле очень много, разного уровня, содержания и масштаба, – по той причине, что местная, то есть национальная публика на спектакли практически не попадала.
Я приобрёл известность на Родине, которая дошла уже и до эмигрантских кругов, поэтому билеты на фестивальные спектакли раскупались в основном бывшими соотечественниками, и исполнение спектакля с переводом на местный язык становилось бессмысленным…
Было обидно. Мы с переводчиком и фестивалем готовили перевод, репетировали, я делал особую редакцию спектакля, которая существенно отличалась от той, что я играл в России, Украине, Белоруссии, Казахстане. Получалась какая-то ерунда. Спектакль, приготовленный для восприятия немцами, французами, финнами, венграми, австрийцами, швейцарцами, бельгийцами… проходил для бывших граждан России, Украины, Белоруссии и Казахстана в адаптированном для европейцев виде, да ещё и с ненужным им переводом. Смысла в этом не было никакого, одно мучение для переводчика, зрителей и меня. Так что я решил прикрыть эту практику…
