в Англии, документальный, который назывался «Мужчины в колготках». Это очень интересно. Какой-то парень молодой, хореограф из Национального Королевского балета, он получил грант, приехал на верфь судостроительную, построил перед собой мужиков, сварщиков, шлифовщиков и прочее, сказал: кто из вас смелый, отбираю 40 человек, из них восемь через четыре месяца будут танцевать балет. Он занимался с этими мужиками четыре месяца, оплатив отпуск, из них отобрал восемь, причем это были мужчины, самому старшему было 52 года, переодел этих здоровых парней, привыкших просиживать все выходные в пабе за футболом, и таки заставил их танцевать. Может, это не совсем балет, но что-то нечто пристойное, не являющееся пародией. Они оттанцевали спектакль у себя на верфи, на палубе корабля. Тем самым показали, что человек удивительно пластичное существо. Проблема его: я не могу, в наши-то годы… Это все от лукавого. Это идет не от объективных предпосылок — годов, тела, чего-то еще, это изнутри идет.
ОБ: Ищешь легких путей, и сам на себя накладываешь запрет?
ИК: Парадокс в том, что легкие пути, они, как правило, не легкие. Потому что жизнь человека, который социализирован типично, нормально, она довольно тяжелая. Он вынужден отказываться от многочисленных желаний и порывов, он страдает многочисленными неврозами, связанными с постоянной необходимостью соблюдать свою социальную страту, не вылететь с рабочего места. Жизнь какого-нибудь человека богемы, бунтаря, революционера, сумасшедшего исследователя, который ловит какую-нибудь гигантскую мышь в тропических джунглях, намного легче, если иметь в виду эмоциональное существование человека, это намного более цельно. Люди, которые переживают жизнь гораздо полнее.
То, что мы называем «искать легких путей», чаще всего означает искать путей социально приемлемых. А авантюрист живет очень социально неприемлемой жизнью, но многие называют легкой жизнью именно это. Есть противоречия в терминах. Люди называют легкой жизнью совершено взаимоисключающие вещи, как бы потому, что слова вообще обманчивы. На самом деле человек… просто в нем две потребности расходящиеся, социальное существо, с другой стороны, наделен сознанием, сознанием по своей природе индивидуалистично. В большинстве случаев социальное побеждает индивидуальное по той простой причине, что индивидуальное питается именно духовным существом. А если оно не породилось, то животная душа изнашивается к 33 годам, и сил, чтобы плыть против течения не остается в социальном смысле. Дальше живут легкой жизнью, которая, с моей точки зрения, чудовищно тяжела.
По поводу левых убеждений. Я не считаю, что я когда-либо придерживался левых убеждений в каком-нибудь каноническом смысле. Если иметь в виду чисто политические убеждения, то менялись несколько раз за жизнь, причем довольно на противоположные векторы. Политические убеждения — это всегда не более, чем функция момента, относиться к ним надо цинично. У тебя есть некая задача, твоя задача, политические убеждения, если ты занимаешься активной социальной жизнью, они могут тебе эту задачу решить, если ты примкнешь то к той, то к другой стороне. Совершенно все равно, правые, левые, синие, меня интересует тот, кто в настоящий момент работает на мою задачу.
ОБ: А можно пример? Вот вы издали тюремные дневники Лимонова, как, на ваш взгляд, это работает на вашу задачу?
ИК: Мне очень нравится Лимонов. Мы с ним дружим, он очень хороший человек, очень интересный человек, очень замечательный человек, очень талантливый писатель. У меня нет никакого пиетета перед его политическими убеждениями, для меня совершенно неприемлем национализм ни в какой форме, потому что я не интернационалист, а антинационалист. Я считаю, что сама идея наций — это одно из мощных оружий дьявола на земле. Национализм для меня его неприемлем. Опять-таки, это его личная беда. У меня много друзей-гомосексуалистов, я гетеросексуал. Ну и что? Это их личная проблема. Это всегда брак по расчету, брак с любым автором, особенно в области нехудожественной литературы, где выражаются определенные идеи.
ОБ: То есть вы так Лимонову и говорите: твой национализм я не люблю.
ИК: Безусловно.
ОБ: А что любите?
ИК: Факел преемственности, который он несет — близкого и понятного по духу либертарианства начала века и даже века прошлого. Ту великую романтическую эстафету, которую он выхватывает, это в нем мне нравится, это его начало, я понимаю даже прекрасно, как из него рождается политическая активность. Национал-большевистскую партию как партийно-молодежный клуб по концентрации всех молодых людей талантливых, которые противостоят господствующей социальности, я ценю очень высоко. Национал-большевистскую партию как конкретную политическую практическую единицу я не оцениваю никак. Слово «партия» в данном случае не более, чем эстетический прием.
ОБ: Хорошо, личностей не существует, политические убеждения — условность. Может быть, есть то, зачем вы издаете такую политическую литературу?
ИК: Есть посыл. Я могу озвучить какие-то свои мечты и чаяния, естественно. Но я всегда озвучиваю и осознаю, что это всего лишь образ. Если этот образ подменит собой реальность, то я попаду в плен этому образу, и сразу на меня поставят какой-то ярлык — «правый», «левый». Поэтому как-то опасно озвучивать. Для этого способ хороший существует. Я считаю, что есть какая-то польза в постмодернистской иронии. Польза в том, что она дала очень хороший способ уходить от окончательного ответа. Почему нужно уходить от окончательного ответа? Не только потому, что он невозможен, он всегда будет ложным, но еще и потому, что окончательный ответ всегда берет в плен того, кто его произнес. Жизнь — это не окончательный ответ.
