тоже крутился около Беды, засыпая его пустыми вопросами. Затем с другими вопросами лез к остальным ребятам, забыв про наказ дяди Миши. Еремей был невредный и забавный парень, к которому быстро все привыкли. Ему всегда хотелось казаться немного старше, и он постоянно примыкал к взрослым ребятам и смотрел им в рот, впитывая всё в себя, как губка и хорошее и плохое. Про то, как он подавал мастеру дордочку, узнала вся колония и к нему пристала ещё одна кличка. — «Дордочка». Но кто — то из старших колонистов научил Еремея, как отомстить дяде Мише за его похабные примочки, чтобы он не подкалывал впредь самого маленького колониста. Еремей подумал, что сегодня для этого самый удобный случай. Дядя Миша, выпивши, не обидится.
Еремей нацепил на пальцы наперстки и выставил руки перед закрытыми глазами мастера.
Дядя Миша был занят вокалом, распевая хриплым голосом жалостливую песню.
— Дядя Миша, — окликнул Еремей мастера, толкая при этом его за коленку.
Находившийся в полудрёме с песней мастер, ничего ему не ответил, продолжая петь песню.
— Дядя Миша, — вторично Еремей потряс его за коленку.
— Что тебе Еремей? — открыл он глаза, — такую песню испортил шпрот копчёный. Придётся сначала начинать.
— Дядя Миша, мне ковча нужна? — выставив пальцы с напёрстками сказал Еремей.
— Так возьми.
— А она у вас.
— А что такое ковча? — недоумённо пожал плечами Дядя Миша.
— П…а волчья. — Ха-ха-ха, — раздался писклявый детский смех Еремея, который подхватила вся мастерская.
Дядя Миша открыл пошире свои красные от спиртного глаза, задумался на секунду. Затем хлопнул себя по ляжке:
— Вспомнил, что такое ковча, но дам я тебе на недельку, но чтобы в срок вернул, — понял!
Еремей, улыбаясь довольной улыбкой, утвердительно кивал головой.
Дядя Миша с трудом слез со своего закроечного стола, подошел к углу мастерской, где стоял весь инвентарь для уборки. Взял швабру, которая была значительно больше Еремея, и вручил опешившему шутнику.
— На, дорогой, владей, но, чтобы у меня в срок её вернул, — и он погрозил Еремею пальцем:
— Если ты в течение недели влюбишься в эту каркалыгу, напишешь заявление, я его рассмотрю. Возможно, постоянно будешь владеть ей. Цени её и не обижай. Славная она у нас!
Пришла очередь смеяться дяде Мише.
Обиженный Еремей стоял около своей машинки, обняв долговязую и кудрявую швабру, не зная плакать ему или смеяться.
От смеха дрожали стены в мастерской, и продолжался он, пока из бани не стали посылать позывные.
— Дядя Миша, я уже передумал, мне не нужна она, — умоляюще взвывал Еремей.
— Я эту невесту тебе вручил, не за то, что ты мне пошлянку кинул, а за то, что ты искусство не уважаешь. Тебе разве неведомо, когда поёт Шаляпин, рот должен быть закрыт, как сейф в банке. В это время я признаю, только аккомпанемент строче — дроче и гармошку Монсура. Теперь ухаживай за ней, и чтобы в угол её не ставил. Держи её подле себя.
Еремей понял, что мастера в данное время не удастся разжалобить. Он сел за машинку, отодвинув швабру от себя, чтобы не мешала работе и сопя, принялся за работу. Он не слышал отпускающих в свой адрес шуток окружающих, Еремей полностью был поглощён работой.
Вдруг сзади он услышал мучительный стон мастера. Дядя Миша согнувши на своём столе в три дуги, держал правую кисть руки левой рукой и причитал:
— Ой-ой, как больно, спасу никакого нет.
Еремей встал и повернулся к дяде Мише:
— Что с вами, плохо дядя Миша? — засуетился он около мастера.
— Очень больно, золотой ты мой. Палец свело, боль адская.
Он с болезненно страдальческим лицом протянул Еремею указательный палец, на котором отсутствовало половина ногтя.
— На-ка дёрни? — попросил он Еремея.
